– А… Так ты вор?.. – с сожалением покачал головой незнакомец.

– Я не вор! – прохрипел он с возмущением. – Я… я… – Лаций хотел сначала сказать, что он римлянин, легат и никто не смеет называть его вором, но глубокий вдох вызвал новую волну опоясывающей боли в груди. Это было хорошим напоминанием о тщетности подобных объяснений. Стиснув зубы, он произнёс: – Мне тяжело говорить. Ты можешь принести еды?

– Еды? – в голосе молодого индуса прозвучало нескрываемое изумление. – Нет, нет. Это невозможно! Меня не пустят сюда, – зашептал он, как будто боялся, что кто-то может услышать его слова, но потом, видимо, понял, что это выглядит глупо, и стал говорить спокойно: – Надо заплатить стражникам. Я даю каждый день одну монету наверху и одну монету здесь, внизу. Чтобы передать еду моему господину.

– А-а, понятно, – пробормотал Лаций. – Но твой господин не видит этой еды. Её нет. Нет и всё! Этот стражник всё съедает сам!

– Я тебя хорошо слышу. Не кричи! – оборвал его незнакомец. – Сегодня я отдал три монеты, чтобы подойти сюда. Ты закричал по-гречески, и я это услышал, поэтому я отдал ему всё, что у меня было.

– Я всё понял, понял… Тебе нужны деньги… Как тебя зовут? – стараясь не вдыхать глубоко, спросил Лаций, увидев, что стражник что-то сказал человеку за решёткой и тот сделал шаг назад.

– Патья.

– Так ты грек?

– Да, а ты, кажется, нет, – с сомнением ответил слуга его сокамерника.

– Я жил в Греции. Но скажи, ты можешь достать еды? Нормальной еды? И желательно мяса?

– Я уже говорил тебе, – негромко ответил Патья, – что меня не пустят…

– Да, да, говорил! – перебил его Лаций. – Но если ты заплатишь две… или три монеты? Или даже пять?

– Пять монет? Откуда мне их взять? – недовольно поморщился молодой грек.

– В этом городе есть торговая площадь? Здесь есть купцы? – быстро спрашивал Лаций, боясь, что тот уйдёт.

– О! – воскликнул Патья. – Конечно, есть! Это самый большой город. Здесь живёт сам раджа!

– А менялы есть? – продолжал допытываться Лаций.

– Менялы? Ты шутишь? Конечно, есть!

– Ну, вот и хорошо. Принеси воды, и я скажу тебе, где взять монеты, – Лацию надо было, чтобы стражник отвлёкся и не видел, как он достанет из вонючей сандалии маленький камешек. Когда Патья вернулся и под недовольное бурчание охранника просунул ему небольшую чашку с водой, Лаций осторожно вложил ему в ладонь камень и сказал: – Сожми руку и не открывай, пока не выйдешь. Ты сможешь обменять это на очень много монет, поверь мне! Поэтому тебе должно хватить и на стражников, и на еду. Только не забудь о мясе, пожалуйста! – добавил он в конце, видя, что грек опешил и не слышит его. – Мя-со-о!.. Там должно хватить надолго…

– Мясо? Да, да, конечно, я попробую, – пробормотал тот и поспешил к черневшему провалу в стене. Там был выход.

На следующий день стражник сам открыл решётку и занёс туда небольшой кувшин и две корзины с едой. Молодой грек стоял рядом, скрестив руки на груди и довольно улыбаясь.

– Сколько дал? Три или четыре монеты? – спросил его Лаций, довольно потирая руки.

– Две. Больше нельзя. Это может испортить его, – важным тоном сообщил Патья, как будто за одну ночь стал главным надсмотрщиком этой тюрьмы.

– Скажи своему хозяину, что я предлагаю ему разделить со мной эту еду! – попросил он. – Скажи это вежливо, как у вас тут принято.

Грек перевёл слова Лация, но хмурый индус, внимательно посмотрев на него колючим взглядом, отвернулся к стене. Патья пожал плечами и вышел. Охранник тихо закрыл дверь и отошёл к своему месту. Стало темно. Лаций засунул руку в корзину и на ощупь достал несколько лепёшек. Потом по запаху нашёл мясо и завернул его внутрь. Подойдя к индусу, он сел рядом и толкнул его в плечо.

– Давай, не отворачивайся! Еда вкусная. Поешь! – Лаций протянул ему завёрнутое в лепёшки жареное мясо, и невероятный запах заставил его самого несколько раз сглотнуть слюну. Не дождавшись ответа, он сунул лепёшки соседу в руку и с радостью впился зубами в свой кусок. Видимо, голод и запах сделали своё дело, потому что вскоре в камере уже раздавалось довольное чавканье двух человек, после чего был откупорен кувшин и поверх лепёшек с мясом в живот последовало слабое терпкое вино. Что было потом, никто из них не помнил, потому что они, не просыпаясь, проспали до следующего прихода слуги индуса.

Теперь Патью стали пропускать прямо к решётке, ему разрешалось разговаривать и даже передавать одежду. Через пять или шесть дней Лаций стал чувствовать себя намного лучше, и боль в груди стала проходить. Однако страх неизвестности стал мучить его теперь сильнее, чем раньше. Мысли о смерти доводили его до сумасшествия, и он несколько раз ловил себя на том, что начинает разговаривать сам с собой. Ночью он даже вскакивал от собственного крика. Чтобы хоть как-то отвлечься и действительно не сойти с ума, он решил собирать большие и средние камни, которые мешали лежать на полу, и складывал их у стены. Однажды Лаций заметил, что его сосед сидит у решётки и раскладывает собранные им камни на полу. В слабом свете факела были видны нарисованные на пыли квадратики. Попытка узнать, что тот делает, ни к чему не привела – индус не говорил на греческом. Он в молчании двигал камни, которые явно были разложены в определённом порядке, и о чём-то думал. В этот день он просидел так до тех пор, пока не пришёл кучерявый черноволосый слуга и не передал им две корзины с едой. Хмурый индус что-то сказал ему, и тот с удивлением посмотрел на Лация.

– Великий Синг хочет поговорить с тобой, – сказал он тихо. – Мой господин разрешает сообщить тебе, что он брат раджи Бугхараджи. Тридцать дней назад его обвинили в заговоре против раджи и бросили в тюрьму. Теперь его должны казнить.

– Прямо как меня! – заметил Лаций, и кусок лепёшки застрял у него в горле. Чтобы отвлечься, он стал расспрашивать слугу пожилого индуса о жизни. Юный грек рассказал, что его отец был сыном давно приехавших в Индию македонских купцов. Мать происходила из местного племени землепашцев. Также Лаций узнал, что их с Сингом должны были казнить вместе, но после своего возвращения из храма солнца раджа заболел и не мог подняться с ложа. Так как казни были его любимым развлечением, особенно с участием слонов, то советники раджи приняли решение дождаться его выздоровления.

– Мой господин, великий Синг хочет научить тебя шатранж, – сообщил в конце Патья. – Это помогает проводить время и занимает ум.

– Что это такое? Камешки двигать? – недовольно расчёсывая укус какого-то насекомого, спросил Лаций. Патья долго объяснял ему название камней и как их двигать по квадратикам, но дело продвигалось с трудом. Даже когда стражник зажёг ещё один факел и воткнул его в стену рядом с решёткой, Лаций не стал понимать лучше. После того, как Патья ушёл, они ещё несколько раз пытались поиграть в камни, но вскоре Лацию это надоело и он стал просто раскладывать их по квадратам, как центурии и манипулы. Потом эти центурии стали двигаться, перестраиваться в колонны, разбивать друг друга на части, но, в конце концов, это ему тоже надоело, и он лёг у стены. В голову пришла мысль, что если раджа будет долго болеть, то они сойдут с ума в этой тюрьме. Насекомые и ползающие по углам скользкие черви были не так страшны, как постоянная сырость и полумрак. От них в голове всё начинало кружиться и реже хотелось открывать глаза. Когда слуга в очередной раз принёс еду, Лаций открыто спросил его о побеге. Сил терпеть уже не было. Ожидание казни оказалось хуже самой смерти. Поэтому Лаций попросил принести ему нож. Но Патья и его господин одинаково вздохнули и покачали головой.

– Ты не убежишь отсюда, – сказал молодой слуга. – Это большая пещера в скале. Там выход к колодцу, – он кивнул в сторону сидевшего у прохода стражника. – Вверх тебя поднимают на верёвке. Садишься в клетку, и поднимают.

– Почему нас не могут поднять в клетке? – спросил Лаций.