Потом последовал новый тест. Я заполнила опросный лист NEO Personality Inventory, и по поводу результатов доктор Иденс записал, что мой профиль соответствует «прототипической психопатологической личности среди женщин». Под конец я прошла тест оценки личности, в ходе которого выявилось, что мои наиболее характерные черты – эгоцентризм и повышенная чувственность, стремление к доминированию, вербальная агрессия и завышенная самооценка, а также низкие показатели негативной аффектации (то есть для меня нехарактерны фобии, психологические стрессы и симптомы депрессии), поддержания межличностных отношений и вялая реакция на стрессовые события.

Доктор Иденс мне понравился. Он казался разумным человеком, к тому же неравнодушным к результатам исследования. Однажды во время беседы мне показалось, что он вот-вот расплачется, настолько сильно расстроили его результаты моих тестов. Я не помню, что мы в тот момент обсуждали – возможно, я рассказывала, что в детстве отец меня бил. Думаю, что доктор Иденс очень переживал за меня, полагая, что факт установления диагноза «социопатия» сильно на меня подействует. Право же, такого трудно было ожидать. Если меня не волнуют ни здоровье, ни безопасность, то с какой стати должна расстроить перспектива потерять работу и потерпеть фиаско в личной жизни из-за какого-то диагноза? Должно быть, доктор Иденс и это понял, что удручило его еще больше.

Поговорили мы и о том, что ни один из подобных тестов не предназначен для таких, как я, людей, по доброй воле желающих установить диагноз. Находящиеся в тюрьме преступники заинтересованы в том, чтобы скрыть свою социопатию, ибо от диагноза зависит их судьба, например согласие суда на условно-досрочное освобождение. Обычно в таких случаях результаты теста оцениваются с изрядной долей скептицизма. Но что делать с человеком, по каким-то неведомым причинам желающим, чтобы ему поставили диагноз «социопатия»? Несколько раз он говорил мне, что я, возможно, ввожу его в заблуждение, обманываю, чтобы выглядеть большим психопатом, чем на самом деле, но при этом признавал, что ложь ради самовозвеличения тоже укладывается в картину социопатии. По правде говоря, у меня не было ни малейшего желания или искушения лгать. В моей ситуации это было бы глупо. Я искренне хотела получить ответы на интересовавшие меня вопросы, насколько это возможно в результате трехчасовой беседы с незнакомым человеком.

Когда люди с подозрением на социопатию спрашивали в моем блоге, стоит ли проходить тестирование, я неизменно давала отрицательный ответ. Если честно – это очень рискованно. Дело в том, что методики лечения социопатии не существует, и единственный смысл тестирования – убедиться (для «душевного спокойствия»), что вы на самом деле социопат. Отрицательная сторона такого обследования – риск испортить себе жизнь, если данные попадут не в те руки. Даже доктор Иденс проявлял максимальную осторожность, отправляя мне электронные письма с результатами тестирования, опасаясь, что они могут быть перехвачены какими-нибудь злобными «сетевыми гномами».

В конце нашей заключительной беседы доктор Иденс спросил: «Что вы подумаете, если я скажу, что вы не социопат?» Этот вопрос я сама задавала себе бесчисленное множество раз. Что, если мне перестать вести блог? Что, если я перестану искать ответы на вопросы и читать данные психологических исследований? «Не знаю, – ответила я, – наверное, почувствую раздражение оттого, что зря потратила столько времени». Он рассмеялся. Когда настало время прощаться, доктор Иденс сказал, сколько я ему должна, а я, как назло, забыла чековую книжку. Мы пошутили на тему о том, что такая забывчивость очень характерна для социопата.

Я уходила от психолога, не имея ни малейшего понятия, что он напишет в заключении. Но поняла, что мы убеждены: социопатия не изучена до конца, это состояние представляется более зловещим, чем есть в действительности, и такое положение необходимо исправить. Заключение я получила по почте через пару недель, и оно подтвердило мои подозрения – и в том, что касается диагноза, и в том, что касается неубедительности и субъективности современной психиатрической диагностики.

Для меня последний вопрос, касающийся выявления социопатии: надо ли ее вообще выявлять? В детстве я проводила много времени на ранчо моего деда, где он разводил кур и других животных. Каждая курица в среднем откладывает одно яйцо в день. Значит, если у нас было семь кур, то каждый день мы получали семь яиц. Дед всегда пунктуально кормил кур, каждый день аккуратно собирал все яйца и учил меня, чтобы и я тоже тщательно следила за кормлением и сбором. Дед говорил: если кур не кормить, то они начнут поедать свои яйца. Если же курица попробует яйцо хотя бы раз, то войдет во вкус и будет есть яйца и дальше. Такую курицу придется зарезать. На самом деле я не знаю, существует ли способ лечения кур-каннибалов, но дед, возможно, сказал мне это, чтобы напугать и заставить регулярно кормить кур и собирать яйца. Однажды, когда меня не было, дед заболел и несколько дней не мог кормить кур и собирать яйца. Придя наконец в курятник, он обнаружил там расколотые яичные скорлупки – ясно, что яйца кто-то ел. С тех пор в ежедневном сборе яиц всегда не хватало пары штук или обнаруживались надколотые яйца. Видимо, хотя бы одна курица распробовала их, вошла во вкус и продолжала есть, хотя дед снова начал кормить кур.

– Как ты собираешься выяснить, какая курица ест яйца? – спросила я деда.

– Что ты имеешь в виду?

– Нам же надо зарезать курицу, которая это делает.

Дед в ответ лишь посмеялся.

– Нет, я серьезно, дедушка, – не отставала я. – Одна из кур занимает место в курятнике и ест нашу пищу. Надо ее найти и зарезать, ведь правда же?

– У меня нет времени сидеть в курятнике и следить за курами. К тому же от этой курицы есть и польза. Она побуждает нас вовремя кормить остальных и быстро собирать яйца. Кроме того, это напоминание, что природа беспощадна, да и человек не лучше.

Меня не удовлетворили дедушкины рассуждения. На следующий день я очень рано встала и устроила в курятнике наблюдательный пункт, чтобы выследить зловредную курицу. Я увидела, как куры, одна за другой, откладывали яйца, а потом одна из них начала перебирать яйца лапами и клевать их. Сначала я решила ее зарезать. Я знала, как это делается. Курицу надо подвесить за ноги, потом взяться левой рукой за ее голову, обездвижить ее, нащупать вену на шее, перерезать ее ножом и дождаться, когда стечет на землю кровь. Все это заняло бы не больше пяти минут, в течение которых курица била бы крыльями, постепенно расставаясь с жизнью. Но вместо этого я просто громко закричала и прогнала испуганную курицу. Собрав уцелевшие яйца, я вернулась домой.

Интересно, думала я, знали ли куры, что творит курица-каннибал, и что бы они стали делать, если бы узнали.

Я росла в многодетной семье и больше всех всегда любила своего брата Джима. Он сломался, когда ему было 18, и с тех пор стал, как сам выражается, «одиноким волком». Во время путешествия с друзьями его вдруг затошнило и вырвало на парковке возле «Уолмарта». Это происшествие вызвало у него такое смущение и тревогу, что, вместо того чтобы найти туалет и почиститься, он снял запачканную одежду, бросил ее на асфальт и убежал. Друзья бросились на поиски и через пару часов нашли его в другом секторе парковки. Джим бродил там, ничего не соображая. Он был не в состоянии связно говорить и ограничивался лишь невнятным бормотанием. Ребятам с трудом удалось уговорить его вернуться в машину. Путешествие превратилось в пытку. Всю дорогу Джим ехал в грязной одежде, отказываясь мыться. Способность к связной речи долго к нему не возвращалась; да и вообще он вел себя не как человек, а как дикий зверь. Через несколько дней он снова стал прежним Джимом, но о том, что с ним происходило, пока он был одиноким волком, не помнит до сих пор.