— Не вой, дура, — придавил её глубоким баритоном Филипп. — Держись за мою одежду.

Он присел на корточки, просунул руки Свенссону под спину и колени, поднялся и быстро пошагал по проходу, догоняемый пламенем рухнувшего занавеса. Артистка поспевала за ним, вцепившись в пояс. Выход был чист. Публика выломилась из полупустого зала, никого не затоптав. Кашляя, Филипп шагал по вестибюлю, ноги потерявшего сознание Свенссона болтались как ватные. «Отплясался швед на сцене», — подумал бард. Артистка скакала позади, то цокая каблучком, то шлёпая пяткой, из чего Филипп заключил, что у неё во время падения слетела туфля. В зале нарастал гул пламени. «О какой ерунде думаешь», — отметил Филипп, чувствуя медный вкус страха во рту.

Он пнул ногой дверь и вышел на ступени театра. Блеснула вспышка.

— Шикарно! Снимай, — крикнул кто-то.

Сверкнуло магниевым огнём так, что Филипп зажмурился. «Не хватало ещё с крыльца навернуться», — подумал он, сбавляя ход.

Нащупав ногой ступеньку, бард осторожно сошёл и опустил шведа на брусчатку. Артистка с косичками дёргалась от рыданий.

— Да отпусти ты, дура, — беззлобно буркнул Филипп, стряхнув её руки с пояса.

Какой-то хипстер изогнулся, выбирая ракурс, сверкнул блицем говнозеркалки. Филипп прошёл мимо, оттолкнув тщедушного уродца. Площадь заполнялась народом. На горящий театр сбегались поглазеть даже те, кто к театру был всегда равнодушен.

— Китайцы…

— Эх, китайцы!

— Я знаю! — разорялся коренастый эксперт в заплёванном фраке. — Это ходи зажгли. Их под сценой целый муравейник, весь театр населили…

Пена летела с его толстых губ. Его слушали. Бард протолкался дольше, расхотев с ним знакомиться.

Здание занималось с поразительной скоростью. Видать, горючих жидкостей не жалели и расплескали повсюду. Лопались окна, сыпалось вдоль стен стекло. Из окна сразу высовывался жирный язык и облизывал стену, гул пламени нарастал. Горячий дым уносился к Небу, охотно впитывающему культурное всесожжение, а сквозняк приносил чрез нижние отверстия свежий воздух, позволяя раздышаться огню. Филипп, завороженный, стоял и смотрел, окружённый толпой. В середине площади морду почти не припекало. Его толкали, шарили по карманам, но бард замер, разинув рот, и таращился на крушение мечты и храма.

Когда наваждение спало, Филипп стал выбираться и возле алтаря Мельпомены натолкнулся на господинчика из литературно-драматическая части. Господинчик горестно уставился на горящий драмтеатр, с которым была связаны достаток и место в обществе, враз обратившиеся в пепел, волосы были опалены. Когда он обернулся к барду, Филипп заметил, что брови и ресниц на красной половине лица у него нет.

— Хочу узнать, понравилась ли вам моя пьеса? — нашёлся бард, которому срочно требовалось что-то сказать.

— Пьеса? Что пьеса… — пробормотал господинчик.

— Я вам рукопись трагедии давеча приносил. «Ростовщик» называется.

— Рукопись… всё там, — господинчик мотнул подбородком на тёмные окна административного этажа, до которого пока не добрался огонь.

«Остаток сгорит в туалете. И почти литр сливовицы! — нахлынула боль настоящей утраты. — Нагревается, небось, в кабинете, а то и лопнула, бедная».

— Что рукопись? — возопил господинчик. — Весь театр сгорел! Всё… — подавился он и вытолкнул из себя: — Всё сгорело!

Барда потряс крик души литературного клерка, играющего на подмостках жизни самую настоящую трагедию.

— Понимаю, понимаю, — забормотал Филипп и отчалил.

Пошатываясь, он брёл по улицам, точно пьяный. Горожане, валившие на огненное шоу, не отвлекали его. Даже три пожарных экипажа, с бочкой и лестницами, влекомые тройкой вороных коней, которые пронеслись мимо, сверкая медью и звоня рындой, возникли и пропали как во сне.

Он ввалился в казармы. Не замечая подначек удивлённых ратников, пробрёл по спальному расположению к своему месту.

Услышав его, сел на одеялах Мотвил.

— Почто палёным от тебя воняет? — потянул носом шаман. — Как в театр сходил?

— На все деньги! — объявил Филипп и завалился на койку без задних ног.

Михан рассекал по городу гренадёрским шагом, и неудивительно — получивший первую в жизни официальную увольнительную стажёр торопился приникнуть к сочным достоинствам мегаполиса.

Старинный гимн отпущенных в увал сам собою рвался из груди Михана. Где только его подслушал, кто из омоновцев напел, а, поди ж ты, отложилось в памяти. Из глубин генетического кода всплыл распорядок проведения культурно-развлекательной программы — поесть мороженого, сходить в кино, познакомиться с девушкой. Запущенный силой психосоматики синтез производил на участках ДНК, содержащих соответствующую запись родовой памяти, молекулы информационной рибонуклеиновой кислоты, которые химическим путём сообщали сохранённое предками знание клеткам головного мозга. От этого в башке у Михана возникали картинки, которые парень не мог соотнести с окружающей действительностью и личным опытом. Вот он сидит в тёмном зале в окружении молчащих людей, смотрит движущиеся картинки на светящейся стене. Вот он сидит на неудобной скамейке из крашенных белых реек, неловко повернулся к девушке в сарафанчике и протягивает цветок. Что за чушь! Откуда взялось? Михан не знал и сам себе удивлялся. «Не иначе, наряды по роте ушатали», — гадал стажёр. Последний раз он видел девушку ночью на конюшне, это была обращённая в рабство Покинутая Нора, которую насиловал Скворец и ради потехи застрелил пьяный Лузга. Такой расклад Михан понимал. Но цветок, скамеечки на песчаной дорожке? Пуговицы в ряд? Спасительной дланью Отца Небесного отмёл этот бред знакомый голос позади:

— Михан, погодь! Обожди гнать как в самоволку.

Молодец оглянулся. За ним поспевал Жёлудь, ладный, нарядный, изодетый чудно. Михана кольнула зависть. Лучник выглядел настоящим великомуромским повесой. Как ему это удалось, откуда что взялось, ведь дома за ним ничего подобного не наблюдалось? Почему у боярского сына есть всё и далось без труда, а у нормального парня есть только красный греческий платок, и тот повязать вряд ли уместно? И тогда, чтобы заглушить ревность, Михан насмешливо рявкнул:

— Шире шаг! Чего плетёшься как беременный ишак?

Жёлудь догнал, сказал примирительно:

— Вместе веселее.

«Чего напрашивается?» — хотел обидеться на него за собственную никчёмность стажёр, но не получилось. Он тяготился с выбором притонов, не помог и старый шарманщик — Михан не знал, о чём его спрашивать. Молодой же лучник в Великом Муроме успел позажигать и разнюхал злачные места.

— Ну… пошли, — сделал одолжение Михан. — Ты знаешь, где тут гулять?

— В общих чертах, — уклончиво отозвался Жёлудь. — Намедни у Нюры зависал. Куртку подарила, очень я ей угодил.

— У тебя и баба здесь есть? — скрипнул зубами Михан.

— Настоящая ударница труда, — похвастался Жёлудь.

— Чего к ней не идёшь?

Лучник вспомнил, как Нюра отвернулась, деликатно скрывая факт знакомства. Вспомнил злую бабку, рассевшийся после взрыва барак. Лучше было там не появляться.

— Не хочу.

— Почему? — будь у Михана баба, в увольнение он помчался бы к ней со всех ног.

— Просто не хочу.

— Твой красный пролетарий вышел на больничный? — блеснул теоретическим знанием парень.

— Взял отгул, — сказал Жёлудь.

Казармы, хоть и располагались на задворках центра, но всё же в сердце города, поближе к мэрии, дворцам и домам богатеев. Парни быстро оказались на проспекте Льва Толстого в окружении гуляющей толпы и разноцветных вывесок. Будочники вскарабкивались по деревянным стремянкам зажигать фонари. Причудливые лампы подсвечивали в витринах диковинные товары, придавая им заманчивый вид. Конные и пароконные экипажи катили по проезжей части в четыре ряда, наполняя воздух стуком подков и колёс. По тротуару неистово фланировали франты в плаще и фраке, в стильных френчах и модного покроя сюртуках. Со щеголями и с товарками под ручку выходили прехорошенькие барышни с тонкими талиями, в фасонистых платьицах и затейливых шляпках, под которые ещё надобно было заглянуть, чтобы рассмотреть барышнино лицо. Прелестные существа, чей пол не определить, летели по панели так споро, будто на ногах имели туфельки с крылышками, но это были красные кедики от Конверса. Брутальные мачо с густыми бородами, искусно дополненными шерстью яка, озирали огненным взором подведённых глаз пространство вокруг себя, отпугивая недостойных и выбирая достойных. Там расфуфыренные ахтунги охраняли вход в ночной клуб «/Слэш». Вечер только начинался, но к дверям выстроилась очередь.