— Садись, Соловей-разбойник, — от ледяного голоса капитана Шарафутдинова пробрало до печёнок. — Будет у нас с тобой об Орде разговор.

«Подвергшаяся многочисленным половым сношениям самка собаки… А ведь так хорошо день начинался», — подумал, обмирая, Соловей, когда его повели к ввинченному в пол стулу.

В казарму Щавель вернулся поздно, неся туго набитый портфель из кожи молодого бюрократа. В портфеле были протоколы допросов пленных басурман, которые командир наметил прочесть за ночь. Новые сведения об Орде, о приграничных землях за речкой, о басурманских городах и дорогах, даже кое-что о самом Белорецке. Всякая мелочь имела ценность сама по себе. Мелочи могли дополнять друг друга, умножая значимость. Пока свеж был в памяти разговор по душам с разбойником Соловьём, назвавшимся служивым человеком пограничной стражи, бумаги следовало освоить и записать сделанные выводы. Спальное расположение встретило командира тёплым ламповым светом, запахи портянок и печного дыма вытеснили соломенную прель, помещение сделалось обжитым. С продола немедля подскочил Лузга, принюхался:

— Перцовочку пили?

— Да уж не елду на меду, — припомнил Щавель княжеский пир и осведомился: — Как тут, без происшествий?

— Вообще голяк, как в сиротском саду, — пожаловался Лузга. — Ни пьянки, ни драки. Сечки порубали и спать.

Спали однако не все. Личный состав приводил в порядок снарягу, группа досужих слушателей кучковалась возле грамотного раба, а Дарий Донцов рассказывал:

— Взял Иван-царевич в жёны Василису Перемудрую, дочь бабы-яги, да к царю-батюшке направился. Ехали долго ли, коротко ли, утомился Иван-царевич в дороге, слез с коня да уснул богатырским сном, а Василиса Перемудрая рядом почивала. Набрёл на них Васька-ключник злой разлучник, взял он меч-кладенец и порубил Ивана-царевича на кусочки. Пробудилась Василиса, видит, суженый её лапти отбросил, закручинилась, запечалилась, слёзы её горькие закапали на раны Ивана-царевича. Однако никакого эффекта. Достала тогда Василиса Перемудрая пузырьки с живой и мёртвой водой, приданое, что дала ей баба-яга. Стала думать да гадать, как чего надо пользовать. Долго судила да рядила, мудрила да перемудрствовала, где по логике, а где по наитию. И всегда получалось по-разному. «Всё ж живой водой будет лучше, — решила Василиса. — Коли суженый мой и так уже мёртв, незачем ему вода мёртвая.» Так подумала да побрызгала. Вмиг ожил Иван-царевич, на кусочки злодеем изрубленный. Части тела его задвигались, сердце в траве запрыгало. Ноги быстро сгибаться начали, а руки сами по полю заползали. Было зрелище то вельми гадкое, даже конь убежал, не смог терпеть. А когда голова стала разевать в немом крике рот, Василиса Перемудрая не выдержала. Открыла она пузырёк с мёртвой водой и обрызгала мятущиеся останки. Сразу все куски успокоились. Василиса Перемудрая осталась одна в глухом лесу, без жениха, без приданого, без коня и меча-кладенца, зато с высшим образованием.

Заржали ратники.

— Ключник хитёр, подлец!

— Он, должно, не тока был женат, а уже разошедши.

— Опытен, падла, сразу видать.

— Иван-то лох, на учёную степень повёлся.

— Тяжело в лесу без огнестрела.

— Да и с огнестрелом тяжело, — вздохнул кто-то изрядно послуживший.

— Будь вместо меча короткоствол, всё могло сложиться иначе.

— А будь короткоствол у Василисы, исход сказки был бы немного предсказуем.

Даже на отдыхе ратники не теряли бдительности и по мере приближения командира расступались, толкали зазевавшихся товарищей, освобождали проход, пока Щавель не оказался перед сидящим на нарах Дарием Донцовым.

— Что думаешь о сказке ты? — осведомился старый лучник, перехватывая удобнее под мышкой портфель разноцветно татуированной кожи. — Какую мораль ты вкладываешь в свою историю?

— Здравствуй, господин, — учёный раб встал и поклонился. — Я не даю никакой морали. Вольные люди сами вольны выбирать, какие сокровища выносить из этой сокровищницы. Не мне ограничивать их свободу. Я думаю, что моё дело рассказывать и развлекать, ни к чему не обязывая и не призывая. Если люди найдут некие глубинные смыслы, то они найдут их, на самом деле, в себе. Сказка — это ключ, который отпирает дверцу в их душе. Я хочу написать сборник таких сказок, господин. Чтобы он был, как связка ключей. Я на него даже договор заключил с покойным хозяином, ныне аннулированный. В Великом Муроме книгу можно будет продать новому издателю.

Дружинники примолкли, внимательно слушая речи учёного раба о неведомых ратоборцам делах. Многим невдомёк было, что сказки можно записывать, и тем удивительнее казалась подборка их, как нанизанные на кольцо ключи. А уж продать кому-то… Покупателем должен быть человек, умеющий читать. Или хотя бы знающий грамотного богатея, чтобы перепродать ему сей сколь драгоценный, столь и сомнительный товар. Тут было над чем поломать голову простому ратнику. Впрочем, сделка намечалась в Великом Муроме, а там водилось немало чудес, подобных загадочному новому издателю.

— Пиши, писатель, — Щавель бросил на нары пачку сероватой бумаги местной выделки и красный сибирский карандаш «Томск» М-ТМ, неизвестно как попавший к начальнику тюрьмы.

Земля на тюремном дворе, распаханная коваными сапогами и копытами, напиталась кровью и сделалась будто свекольного цвета кашей. Щавель брёл по ней, увязая по щиколотку. «Никуда не деться, никуда, конвой, конвой», — звучало в голове, словно у магнитной ленты склеили концы и запустили по кругу. Палач протянул корявые пакши, чтобы сграбастать и утащить на эшафот…

Щавель открыл глаза за мгновение до того, как его коснулась рука Михана.

— Ай, дядь Щавель! — парень аж присел от боли, до того остервенело стиснул ему запястье старый лучник. — Ты чего?

Щавель опомнился, разжал. Молча смотрел на парня. В расположении царили предрассветные сумерки, только свеча в руке ночного дежурного освещала его испуганное лицо.

— Говори, — шевельнулись губы командира.

— Виноват, — тоном, как у Сверчка, отрапортовал Михан. — Начальник тюрьмы просит к себе. Посыльный говорит, по срочной надобности.

Дежурный помощник начальника тюрьмы с фонарём в руке ждал у дверей под присмотром пары дневальных рабов, донельзя довольных, что ночуют в тёплом помещении, а не на конюшне. Истощённые за сотни вёрст пешего этапа рыла ныне лучились сытым довольством. Рабы от пуза натрескались вкусной сечки с нажористым отварным салом и теперь готовы были защищать кормушку до последнего дыхания. На ДПНТ они взирали пристально, строго, но с некоторой опаской и недоумением: уж не хочет ли незваный гость перевести их из казармы в жуткие казематы, при одной мысли о которых бегут по телу мурашки. Прикажи рабам наброситься на цирика, голыми руками порвали бы.

— Доброе утро, — ледяным голосом приветствовал его Щавель.

— Гражданин начальник приглашает явиться в связи с изменением обстоятельств, — пропустив приветствие мимо ушей, отчеканил ДПНТ.

— По поводу вчерашнего?

— Не могу знать.

— Жди здесь. Возьму бумаги и секретаря.

В спальном расположении Щавель растолкал звучно храпевшего верхними и нижними отверстиями Лузгу. Рык смолк, воздух около нар, казалось, посвежел.

— Одевайся, мухой, — шёпотом приказал Щавель. — Котомку свою заряди. Ты мой секретарь по секретным делам. И помалкивай.

— И в рот лупись, и с вещами соберись, — ответствовал на это Лузга, однако быстро сел и принялся мотать портянки.

Они вышли к ожидающему с деревянной стойкостью дежурному помощнику. Щавель с портфелем и чуть позади Лузга, придерживающий увесистую котомку. Цирик вытаращился на доходягу в драном свитере и обвисших портках, еле прикрывающих новенькие берцы, на зеленоватый ирокез, на обезжиренную морду, на глумной оскал, за один который следовало законопатить в ШИЗО. Секретарь был подстать боярину. Если бы ДПНТ приказали бы принять эту парочку, тюремщик оказал бы им самый тёплый приём. Для начала подобрал бы уютный карцер возле бойлерной, чтобы прожарились до седьмого пота, а потом запер на общак с рецидивистами. А потом, конечно, в ШИЗО, повод найдётся. А потом рассадил по одиночкам, чтобы у арестантов поехала крыша. Годик помариновать, затем можно и в трёхместную сажать на полный срок. Очень ему не нравились насквозь криминальные хари с явными признаками душегубства, мародёрства и каннибализма. Кого только ни наберёт в помогальники светлейший князь! То ли дело дюжие ахтунги, наезжающие из Великого Мурома. Спортивные, ухоженные, смотришь, и глаз отдыхает. Но служба есть служба. Если эти головорезы — комиссар Великого Новгорода с секретарём, обращаться с ними подобало почтительно.