— Кого же пошлем с Ползуновым? — спросил начальник политотдела.

— Кого бы вы порекомендовали? — обратился я к Ивану Даниловичу.

— Да многих можно послать, — безразличным тоном произнес он. — Ну, например, Ермакова или Калюжного…

— Давайте пошлем Калюжного, — предложил командир, — Парень он боевой, осмотрительный.

— Ну что ж, Калюжного, так Калюжного, — заключил я.

— Вечером давайте еще раз встретимся, — попросил я начальника политотдела. — Хорошо, если бы вы зашли к Ивану Даниловичу. Мне пока не следует лишний раз показываться на глаза офицерам. Кстати, расскажете, как вел себя Ползунов во время беседы.

— Можете полностью рассчитывать на мою помощь, — дружелюбно сказал начальник политотдела.

— Спасибо, — ответил я.

Попрощавшись с командиром и начальником политотдела, мы вышли.

— Что так долго беседовали? — не выдержал Ибрагим, ожидавший меня в кабинете Ивана Даниловича.

— Скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается, — пошутил я. — Но, кажется, одно дело сделали, и не маловажное.

— Теперь будем наблюдать? — спросил Ибрагим.

— Да, теперь будем смотреть в оба, — ответил я, — Иван Данилович поможет нам организовать скрытый наблюдательный пункт, из которого можно было бы увидеть Ползунова, незаметно для него, по пути в штаб и обратно.

— А что здесь организовывать? — сказал Иван Данилович, подходя к окнам. — Пойдет он обязательно мимо этих вот окон, по этой асфальтированной дорожке, — он показал за окно на узкую дорожку, вдоль которой пестрели цветы. — Как только появится, я дам вам знак, и смотрите на него, сколько влезет. Я-то, слава богу, на него насмотрелся, не ошибусь. Худой он, невысокого роста и, самое главное, горбится при ходьбе.

— Ну, Ибрагим, теперь давай будем смотреть, что за перья у этой птицы, — пошутил я.

И мы расположились у окон, прикрытых легкими, белыми занавесками.

Прошло около двух часов, и за окном появилась фигура солдата.

Вид у Ползунова был самый заурядный. Ниже среднего роста, тощий, несколько сгорбленный, с длинными руками, отчего ноги его казались несколько укороченными. Пилотка, гимнастерка, бриджи, сапоги. И только ремень отличал его одежду от обычной солдатской формы. Широкий кожаный ремень выделялся на узкой талии.

Шел он не спеша по асфальтированной дорожке.

Щелкнув затвором фотоаппарата, я сосредоточил все свое внимание на его лице, пытаясь прочесть на нем следы беспокойства, растерянности, тревоги.

Но взгляд его был спокоен. Он шагал, не поворачивая головы ни вправо, ни влево. И только зрачки его под колючими бровями, похожие на коричневые пуговицы, так и бегали по сторонам.

— Скажите, кстати, Ползунов спит в казарме? — спросил я по окончании наблюдения.

Иван Данилович сморщился, что-то припоминая:

— Насколько мне известно, в кинобудке. Во всяком случае, я видел там постель, тумбочку, этажерку.

— Какая же в этом необходимость? — спросил его Ибрагим.

— Слышал я как-то, как журил его начальник политотдела за уход из казармы, но он отвечал ему, что готовится к поступлению в институт и занимается по ночам. Потом мне еще жаловался наш пожарный инспектор, обращая внимание на то, что проживание в кинобудке противоречит инструкции, но я направил его к начальнику политотдела.

Иван Данилович помолчал, заглянул в соседнюю комнату и, убедившись, что в ней никого нет, снова подошел ко мне и сказал тихонько:

— Вы думаете, почему начальник политотдела пытался защищать Ползунова? Возит он его жене кое-что из тех редких товаров, которые здесь почти не водятся. И не только его жене, а и другим. Лижет вышестоящие пятки. Этим он и завоевал неограниченное доверие.

Приблизившись ко мне вплотную и взявшись за пуговицу моего пиджака, Иван Данилович продолжал, повысив голос:

— Увидите сами, какой кавардак в его кинобудке. Другого бы за такие безобразия давно сняли. Но он задобрил начальство и во многом сумел поставить его в зависимое положение.

— Что ж, — сказал я, — пусть пока все это остается по-старому. Все сразу с головы на ноги не поставишь. Явные перемены могут только насторожить. Но при случае… и здесь придется вмешаться.

Я поднялся со своего стула, подошел к окну, поправил на нем занавески. Глядя за окно, спросил Ивана Даниловича:

— А сейчас, скажите, с какого скрытого места лучше всего понаблюдать за окном кинобудки?

Иван Данилович подошел ко мне, стал рядом и, немного подумав сказал:

— Окно просматривается с нескольких мест, но лучше всего, пожалуй, с чердачного помещения над санитарной частью. Вход на чердак с улицы, по небольшой деревянной лестнице.

В этот момент раздался стук в дверь, и в кабинет вошел начальник политотдела.

— Это я, — услышал я его голос. Теперь в нем не было и следа от недавней удрученности, задумчивости.

— Я рад, что у вас все прошло хорошо, — сказал я, разгадав секрет перемены его настроения. — Видимо, Ползунову удалось снова вернуть вас к мысли о его невиновности.

— Вы знаете, — отвечал начальник политотдела, усаживаясь на диван, — он даже обрадовался, когда ознакомился с приказом и узнал о выделении попутчика. Вобщем, вы, конечно, проверьте, добавил он, — но мне лично кажется, что здесь ошибка.

— Мы так и сделаем, — сказал я, — и сделаем это вместе с вами.

— Совершенно верно, — поддержал меня Ибрагим, будет гораздо лучше, если в расположении гарнизона мы появимся не одни, а именно с начальником политотдела. С вами будет спокойнее, — уточнил Ибрагим, глядя ему в глаза.

— Ну, что же, — сказал он, улыбаясь, я вижу, у вас есть план.

— Не то, чтобы план, — уточнил я, — просто некоторая инициатива…

— Заметьте, что начальство одобряет только разумную инициативу, пошутил он.

— В этом и состоит душа нашей работы, — пояснил я в том же тоне.

— Тогда пойдемте, я ведь вам уже обещал свое участие в этом деле.

Он поднялся с дивана, приближаясь ко мне. От него шел тонкий запах дорогих духов.

— Только одно условие, — попросил я, — во время работы не разговаривать. Смотреть и слушать.

— Погода неважная, — зачем-то сказал Иван Данилович, внимательно вглядываясь в окно.

— Тем лучше, — сказал я и, повернувшись к начальнику политотдела, попросил: — ведите нас к санитарной части.

Уже на ходу я бросил Ивану Даниловичу:

— Мы уедем, не заезжая к вам. Но обстоятельства таковы, что, по-видимому, еще увидимся и скоро.

— Пожалуйста, приезжайте, — сказал он, пожимая руки Ибрагиму и мне.

Вдали показались очертания зданий, слившихся в одну полосу. Открылась аллея с асфальтированной дорожкой, безлюдная, с деревьями, стонущими от ветра. Мы ускорили шаг. Хорошо было идти в вечерней темноте по аллее, тускло освещенной светом луны.

Дойдя до здания санитарной части, я первый осторожно начал подниматься по лестнице. За мной последовал начальник политотдела, за ним Ибрагим. Не прошло и минуты, как мы скрылись в темноте чердачного помещения.

Сквозь слуховые окна пробивались тусклые полосы света. Не зажигая фонаря, мы медленно двинулись к слуховому окну в противоположной части крыши.

Присев на ящики и бочки, валявшиеся в этом углу чердака, устремили взгляды к окну кинобудки, намереваясь разглядеть в ней признаки жизни. Но окно зияло черным провалом на фоне светлой стены клуба.

— Спит, — шепнул мне начальник политотдела. Но я укоризненно покачал головой и погрозил ему пальцем.

Внезапно окно осветилось тусклым лиловым светом, словно отблеск луны пробежал по стеклам. На секунду свет погас, затем ожил снова, дрожа еле уловимыми бликами на стекле. Над подоконником мелькнула тень и сразу исчезла, будто провалилась.

Свет стал слабее. Затем он оборвался так же внезапно, как и возник, и снова все погрузилось в темноту.

Не прошло и четверти часа, как приоткрылась дверь кинобудки, и на слабо освещенной площадке появилась сгорбленная фигура киномеханика. Спокойным, неторопливым шагом прошел он в аллею каштанов и растаял в густой темноте.