А царица сидела в кресле, красиво изогнув шею, улыбаясь, что-то тихо говорила и вся лучилась, как самое солнце.

Занкан обошел тахту сзади. Наклонил ее, несколько раз ударил ногой по дну и сбросил лежавшие на ней нечистоты на пол.

«Кто, кто сотворил эту мерзость? Кто загнал животных во дворец? Кто осквернил эту красоту?»

Занкан опустился на тахту. В зале было уже темно. С балкона доносились чьи-то голоса, прерываемые приступами смеха.

«Кто притащил меня сюда и с какой целью?»

Занкан прекрасно знал, что творится в стране, — о битве, которая должна разгореться в Джавахети или Самцхэ. Возможно, она уже и была, но здесь о результатах еще не знали. И то, что воины стоят у Начармагеви и руководят ими Абуласан и Вардан Дадиани, тоже не было для него секретом.

— Но что им от меня нужно? — громко спросил себя Занкан.

Он долго думал, с какой целью его привели сюда. Здесь стоит войско Абуласана и Дадиани, стало быть, они контролируют этот район. Выходит, по их воле пленили Занкана? Если бы у них было какое-либо дело к нему — просьба или там поручение, — его притащили бы не в этот нужник, а доставили к ним… Этого не случилось, стало быть, ни Абуласан, ни Дадиани тут ни при чем. Но кто бы позволил осквернить царский дворец простым разбойникам? Кто позволил бы им близко подойти к нему? Похоже, царским дворцом завладели очень влиятельные разбойники…

Вокруг царила непроглядная тьма, и тяжелый смрад дурманил голову. Но Занкан не переставал гадать, кому понадобилось запирать его в оскверненном дворце. С этой мыслью он, несмотря ни на что, и уснул.

Разбудил его крик петуха. Петух кричал с такой беззаветностью, словно призывал мир: слушайте меня, сейчас я сообщу вам нечто неслыханное!

Рассветало. Свет медленно заливал окрестности, и перед глазами Занкана предстало омерзительное зрелище — оскверненный покой царицы. Занкан поднялся, и тут же раздалось буйволиное мычание. Огромная буйволица мычала так протяжно, словно сообщала кому-то о пробуждении Зорабабели. Следом за ней заквохтали куры, Занкан беспрепятственно дошел до окна, обходя груды нечистот. «Может быть, удастся выбраться отсюда». Он открыл окно, и тут же кто-то, кто находился на балконе, приставил ему кинжал к груди.

— Жить надоело? — судя по выговору, это был имеретин.

— Жутко воняет, задыхаюсь.

— Закрой окно!

— Дай глотну воздух!

— Закрой, я сказал!

Занкан не закрыл окна — оцепенев от крика охранника, он не смог шевельнуть рукой, только растерянно смотрел на него.

Парень приставил кинжал к его горлу.

— Я жду! — вопил он.

Занкан вернулся к тахте. (Куры снова оглушительно заквохтали, а утки душераздирающе закрякали.)

«Тот, кто запер меня здесь, хочет довести меня до белого каления. Но зачем, с какой целью? А затем, что хочет расправиться со мной, но это, похоже, ему сделать не так легко — то ли не смеет, то ли кишка тонка. Ищет повод. А повод разгневанному человеку найти нетрудно. Но кто он? Притащить меня сюда мог лишь тот, кто сегодня господствует в этом краю. Стало быть, либо Абуласан, либо Дадиани», — мысль Занкана прервалась. Он сидел, уставившись в одну точку. «Какое дело до меня Вардану Дадиани? Я знаю его издалека, здороваюсь при встрече и только! А вот Абуласан… Ежели это дело рук Абуласана, может быть, я и окончу свои дни в оскверненном дворце царицы Тамар…» — и Занкан обвел глазами загаженный зал.

Абуласан! Абуласан!

«Только за то, что он знает, я верен царице… Однако ведь я послужил и ему! Ни одно его желание не осталось без ответа с моей стороны, но у него короткая память… Впрочем, нет, он помнит все… даже если не хочет помнить…»

Буйволица поднялась с пола и замычала — ее рев раздражал Занкана как рев капризного ребенка.

Надо выкинуть Абуласана из головы. Рассвело, и пришло время молитвы.

Белый конь, разлегшийся на полу, медленно, лениво поднялся на ноги, прогнул спину, словно вытягиваясь, опустил голову, потряс ею, и белая грива взметнулась как под порывом ветра, встал на задние ноги и медленно опустился. Потом раскорячился и пустил горячую струю. Пар от мочи рассеялся по всему залу. Занкан прикрыл рукой рот, не давая вырваться первым словам молитвы.

«Ну как можно молиться и поминать Господа в этом нужнике, в этом оскверненном зале?»

Он расстроился — впервые в его жизни наступило утро, когда он отказался от молитвы.

Горячая конская моча тонким ручейком потекла к стене. Оказывается, и в царских покоях пол делают чуть наклонным.

Он решительно направился к окну, толкнув, открыл его и крикнул:

— Эй, вы там!

Парень с кинжалом немедленно возник в окне.

— Я дам тебе это серебро, если хочешь, а ты не отходи от открытого окна! — Занкан внимательно следил за каждым движением парня. Тот не сводил с серебра глаз, потом взял его и сказал:

— От открытого?

— Именно так!

— Ладно уж, раз ты так хочешь, я постою здесь сегодня, чтобы никто не залез к тебе, а завтра…

Свежий воздух ворвался в зал.

Буйволица вела себя беспокойно, то и дело принималась реветь, ее определенно что-то мучило. Но у Занкана были свои заботы, и он не обращал на нее внимания. Понурив голову, стоял у окна и думал о своем. «Но почему, зачем он сотворил со мной такое?»

Что-то коснулось его руки. Рядом стоял буйволица. Он отошел от нее и тут понял — она лизнула ему руку.

«Что-то ее беспокоит, но что?» — подумал он, садясь на тахту. А сев, догадался — вымя у буйволицы было огромным, с большую корзину.

«Как ей помочь?» Занкан встал, подошел к буйволице, погладил по загривку. Животное замерло. Занкан нагнулся, провел рукой по вымени. Он знал, как доят коров. Его няня, высокая худая, как жердь, женщина не раз доила корову в его присутствии и поила теплым парным молоком. Он еще раз провел рукой по вымени, потом потянул за соски, и молоко, журча, пролилось на пол. Запах молока пробудил чувство голода, он вспомнил, что со вчерашнего дня у него и маковой росинки во рту не было. В это время Занкан обычно завтракал. Три яйца, валявшиеся на полу, разделили молочный ручеек на два рукава, один из рукавов, обогнув яйца, устремился навстречу своей второй половине.

«Завтрак у меня есть», — подумал Занкан и сделал несколько шагов к яйцам. Даже нагнулся, чтобы взять их, но не взял — передумал. Решил денек поголодать. «Не буду есть, попощусь, чтобы Господь вызволил меня», — подумал он, избегая произносить вслух имя Господа в этом оскверненном месте. Потом повернулся к буйволице и начал медленно, робко доить ее. Доил неловко, неумело. Молоко вскоре собралось в небольшой ручей. Дойдя до стены, ручей снова разделился на два рукава. Куры громко заквохтали, подскочили к ручейку, стали пить, закидывая вверх головы. Свиньи с другой стороны громко лакали молоко, время от времени похрюкивая от удовольствия. Но это не понравилось курам — они закудахтали, затрепыхались, можно было подумать, рвутся в бой за молоко.

Наконец Занкан поднялся, с трудом разогнул спину после долгого сидения на корточках, перевел дух. Облегчение ему приносило сознание, что он сделал доброе дело. Он вышел в соседний покой, с трудом подобрался к корове и принялся доить ее. Весь день, пока у него хватило сил, он доил коров, буйволиц, коз. Остальные животные и птицы лакомились парным молоком.

К вечеру он с трудом дотащился до своей тахты. Окрестности Начармагеви уже поглощались сумерками. Куры прекратили квохтать — забились кто в кресло, кто под кресло. Занкан с грустью подумал, день прошел так, что он ни разу не помолился.

Ему никогда не приходилось столько работать физически. Обессиленный, он вскоре провалился в сон. Наверное, ни один пленник на свете никогда не спал так сладко, как Занкан. Прошла ночь, наступил рассвет, солнце заняло свое место на небосклоне, проскрипела где-то арба, а Занкан все спал на том же боку, на котором заснул, — спал сладко, безмятежно, словно был не пленником, а желанным гостем в царских покоях.

— Тебя сюда бросили не для сладких сновидений, а для душевных мук! — вдруг крикнул кто-то, и Занкан проснулся. Он не сразу сообразил, кому принадлежал этот голос, глаза открыть не мог, солнце било прямо в лицо. — Ну что, проснулся?! — Занкан узнал голос Абуласана. Он вскочил, вернее, гнев заставил подскочить его — в этот миг им владело одно желание: свалить его с ног и от души отколошматить. Но, увидев перед собой сияющее лицо довольного сильного Абуласана, он тут же взял себя в руки.