Шли месяцы. В конце февраля 1991 года мне неожиданно позвонили из Москвы и сообщили, что съёмки возобновляются и что мне нужно срочно отправляться на длительную и масштабную подготовку к фильму. Вдобавок некоторые его сцены планировалось снимать уже в самое ближайшее время — в зимний сезон, пока не растаял снег.

Я не знала, что сказать в трубку. До сих пор помню, как сжимала её в руках и не ощущала под ногами твёрдости. С трудом произнесла, что мне нужно время для решения. Они дали мне неделю.

Наступил март. Я уже была на последнем месяце беременности, и на свет появился ты, сынок… Я назвала тебя Романом. И даже таким крошечным ты был очень похож на своего отца.

В Москве все ждали от меня окончательного ответа, буду ли я играть главную роль в «Играх с дождём». Нужно было решаться. Да или нет. Быть моей карьере актрисы — или не быть.

Много сил я потратила в те дни, пытаясь разобраться, что же мне нужно… Ох, сколько бессонных ночей и душевных мучений. Ехать вместе с тобой, только что родившимся, было невозможно. Ведь съёмки намечались в далёкой деревне и на неопределённый для меня срок. И рядом не было никого, кому бы я могла тебя оставить. Я сирота, сынок. Всю свою жизнь была одна. И одна же осталась перед этим сложнейшим выбором.

Настал крайний срок. На следующий день мне нужно было либо отправляться в Москву, либо, пожалуй, навсегда остаться здесь — вдали от дела всей своей жизни. Если не поеду, беспокойно размышляла я, — это поставит крест на моей мечте. Такой шанс выпадает юным актрисам один на миллион. А ребёнок… ребёнок в этом деле только обременяет, сковывает возможности.

Что было дальше, ты знаешь сам.

Я не сообщала твоему отцу, что весь свой отъезд жила беременной. Хотя и думала ему позвонить. Мне казалось, что съёмки фильма уже никогда не возобновятся и что с ним мне уже никогда не увидеться. Не сделала я этого и когда вернулась в Москву. Мне и подумать о содеянном было жутко, не то что кому-то рассказывать, пусть даже и твоему родному отцу. Я решила, что если уж раньше ничего не сказала, то и теперь буду молчать.

Вот так я и стала вливаться в рабочий процесс. Старалась не думать обо всём этом. Отгоняла от себя все плохие мысли надеждой, что настанет день, и я непременно верну тебя. Только пусть закончатся съёмки — и обязательно верну.

Но прошёл год, а я так и не осмелилась. Мне было страшно смотреть в глаза людям, которые работали в доме ребёнка. Было страшно от одной мысли, что и другие могут узнать, что я, молодая актриса, совершила такой ужасный грех. К тому же мне казалось, что забери я тебя обратно, то с годами ты бы меня возненавидел, ведь однажды всё равно бы узнал правду. Правду, что я взяла и бросила тебя. А это стало бы ещё больнее. Больнее той ужасной боли, что уже всё это время сидела внутри меня.

Наш фильм стал успешным. Его высоко оценили критики, даже за рубежом. Мне и твоему отцу стали предлагать роли другие режиссёры. Тогда-то между нами отношения и ослабились. Он купался в славе и наслаждался этим, а я не знала, куда себя деть от того, что совершила.

Вскоре я абсолютно ясно поняла, что больше не смогу играть в кино. Не смогу ничему радоваться. Я наконец в полной мере осознала, насколько ужасную совершила ошибку. Из-за всего этого я стала закрытой, неразговорчивой. А через какое-то время и вовсе решила снова уехать из Москвы. Меня долго отговаривали, но моё решение было окончательным.

С того времени я жила недалеко от тебя, сынок. В одном городе. Валерий, мой друг с детства, старался меня поддерживать. Однажды даже предложил выйти за него замуж, но я отказалась. Не видела в этом смысла. Ни в чём его не видела…

Через несколько лет я узнала, что больна. У меня начались сильные боли в груди, продолжавшиеся все последующие годы. И только сейчас я понимаю их истинную причину… Роман, я пишу тебе это письмо в ту минуту, когда могу с полной уверенностью заявить, что мои дни сочтены. Это моё наказание, сынок. И я с ним полностью согласна. Ведь до сих пор мне снится, как я оставляю тебя, спящего, с сосочкой, на крыльце того ужасного здания… До сих пор вскакиваю в слезах. Не было дня, чтобы я не жалела о содеянном.

Я знаю, что это такое — жить в приютских стенах почти с самого рождения. Я осталась без родителей в два года и тоже оказалась в специальном учреждении. Наверное, поэтому так и не научилась ценить самое важное — родных людей. Ведь у меня их никогда не было. Ты — мой первый родной человек за всю мою жизнь. И я тебя бросила…

Никогда себя не прощу.

Даже несмотря на то, что знала, что тётя Клара приходит мыть полы ранним утром. Она очень любила меня, когда я жила в доме ребёнка. Я пробыла в нём целых пять лет из-за проблем со здоровьем, и именно тётя Клара часто после выполнения своей работы приходила ко мне и ухаживала за мной, играла, разговаривала, подбадривала.

Став постарше, я стала навещать её на работе. Мы очень тепло общались. Так что я хорошо знала, во сколько именно она приходит на свою смену, как всегда сначала идёт попить чаю. Знала, что она, конечно же, заметит в окно идущую к крыльцу женщину с ребёнком. Знала, что сразу же выбежит, увидев происходящее…

Именно поэтому в тот день я надела длинное пальто и большую шляпу, прикрывавшую лицо, — только бы тётя Клара меня не узнала. Не узнала, что это именно я творю такой ужас. Сама всю жизнь прожила без родителей — и сама же бросаю своего ребёнка. На это у меня нет слов. Только слёзы. Но их в письмо не вложишь…

Сынок.

Прости меня. Прости, умоляю. И не держи зла. Я ведь этого совсем не стою, поверь. Я не достойна даже одной твоей маленькой мысли обо мне. Пожалуйста, сынок, живи своей жизнью.

Я знаю, ты очень умный и хороший человек. И знаю, что ты очень любишь читать. Однажды я всё же набралась храбрости навестить тебя. Узнав, что ты в библиотеке, я спустилась туда. Ты сидел у окна и внимательно читал книжку. И Боже, каким же ты был красивым в ту минуту! Расплакавшись, я сразу же убежала. Ты меня не заметил, и слава Богу! Слава Богу, потому что я не посмела бы заглянуть в твои глаза. Я не достойна жизни. И не имею права более омрачать твою собственную.

Прости за то, что лишила тебя простой человеческой жизни. Виновата в этом только я. Искренне надеюсь, что ты сможешь уберечь себя от обиды на меня. Обида — это мой удел. Обида на саму себя. И за неё я уже поплатилась сполна.

Я прикладываю к этому письму свою фотографию. Здесь я в тот самый период съёмок «Игр с дождём». Взгляни на меня, ещё молодую, взгляни в мои глаза — и ты увидишь в них всё. Уже тогда в них отражалась вся трагедия моей жизни.

Сынок…

Я знаю, что время уже не вернуть. И ничего не изменить. Но знай одно. Я всегда любила тебя. Не думай обо мне всегда плохо. Я этого совсем не стою, поверь. Просто будь счастлив сам. Пожалуйста, Роман. Будь им.

Умоляю.

С вечной любовью,

Светаева Софья Сергеевна

— твоя мама

25

— А теперь? Теперь всё вспомнил? — с трудом доносился голос Евы сквозь шум ливня.

Я, замёрзший и не в силах шелохнуться, стоял снаружи ямы — на земле, затопляемой холодной водой. Дождь лил с ужасающей силой. Потемнело. Море уже проглотило берег и постепенно подбиралось к яме. Приходящая вода была нам уже по щиколотку.

Остров погибал.

Близился мой конец света.

— На фотографии была ты… — произнёс я, и в следующее мгновение молния яркой вспышкой разрезала небо на две половины. — В красном сарафане… Это твоя фотография…

Ева печально улыбнулась. Её лицо покрывали многочисленные струйки воды, сарафан полностью промок и потерял всякий цвет: он облегал её тело, и живот, огромный живот, в котором ютилась жизнь, теперь выступал как никогда раньше.