Ника поставила свечу на столик и села на край кровати.
— Ты как? — спросила она, посмотрев на меня. — В порядке?
— Сейчас гораздо лучше. Спасибо.
Она уже собиралась встать, когда я спросил у неё:
— А ты не думала… почему тебе снятся такие сны, где тебя хотят убить?
Ника с полминуты сидела в задумчивом молчании.
— Иногда мне кажется, что я знаю причину, — сказала она.
— И какая же?
Ника не ответила на вопрос, но осталась сидеть на кровати. И мы принялись разговаривать. И разговаривали мы долго и безостановочно. Иногда мне даже казалось, что я уже сплю, и весь наш разговор мне только снится, но потом меня будто что-то возвращало в явь, и я снова что-то говорил. А затем — снова проваливался в дрёму. И так — по странному повторяющемуся кругу.
Точно помню, что мой сон оборвало, когда Ника, уже лежавшая совсем рядом, вдруг произнесла:
— Я… била детей… Думаю, поэтому мне и снятся эти кошмары. В них я словно должна понести наказание.
Что?
— Я тогда училась в пятом-шестом классе, — продолжала она шёпотом. — У нас здесь есть детский садик неподалёку, и каждое утро я ходила через него в школу: так ближе — наперерез. И знаешь, в зимние месяцы, когда идёшь через него утром, там ещё очень темно — фонари совсем никудышные. И обычно в это самое, раннее время родители и отводят туда детей. Но так нередко бывает, что некоторые из родителей провожают своих детей только до ворот садика, тут же убегая на работу или куда-то ещё, а те уже сами добираются до здания: метров сорок-пятьдесят, наверное. И вот… в ранний тёмный зимний час я шла через этот детсад и, если оказывалось, что ребёнок впереди меня шагает один, а вокруг совсем никого нет, я замирала на несколько секунд, внутри меня вдруг что-то менялось, и я разбегалась и… со всей силой ударяла ребёнка в спину ногой. Ребёнок тут же падал на землю, ничего не успевая понять, не то что закричать… После чего я убегала.
С тех пор прошло немало лет, но я постоянно вспоминаю об этом. Это невозможно забыть. И знаешь, я ненавижу себя даже не за то, что я это делала. А за то, что… испытывала от этого удовольствие. Да. Мне хотелось делать маленьким детям больно. Хотелось смотреть, как они, беспомощные, начинают плакать, кричать, звать кого-то на помощь. А кругом — никого. И никто не может им помочь. И вот этот момент был самый сильный для меня.
Я не помню, что ответил Нике на это. Кажется, поблагодарил за честность. Потом я снова уснул. А когда в очередной раз вернулся в реальность, заметил, что голос Ники изменился: дыхание стало глубже, чаще, в интонации появился странный чувственный оттенок…
— Иногда ловлю себя на мысли, что хотела бы хоть раз почувствовать себя наказанной… И именно — мужчиной. Кто знает… может, потому, что у меня никогда не было отца. В глубине души мне всегда хотелось узнать, каково это — угождать мужчине. Хоть раз почувствовать, каково это… ну, знаешь… быть чьей-то девочкой…
И когда нить нашего разговора успела завернуть в эти таинственно-интимные леса? Вот что делает холодная и дождливая ночь с двумя молодыми душами в маленьком старом доме…
— Мой бывший парень не разделял этого. Он верующий, очень религиозен. Для него было дикостью, когда я поделилась с ним своими мыслями. Тебе, наверное, сейчас тоже немного странно всё это слышать, верно?
— Да нет… — забормотал я. — У каждого же свои… особенности… Поэтому как бы…
— Ты не умеешь врать. Ты обескуражен моими откровениями, — всё шептала Ника. — Но не подумай, что я каждому их раскрыла бы. Я просто знаю, что ты тот человек, с кем я могу всем этим поделиться.
— Да, ты права. Я немножко удивлён. Но это никак не меняет моего отношения к тебе. Даже наоборот. Твоя искренняя естественность поражает меня. И привлекает… Ты открылась мне, и это похвально. Я благодарен тебе за это. Теперь я чувствую, что и сам могу в чём-то открыться тебе.
— Я бы этого очень хотела. Ведь я о тебе совсем ничего не знаю…
Я молчал, слыша её очень близкое дыхание. Беззащитная, слабая, маленькая, неуверенная, запуганная, часто плачущая Ника… Почему Природа создала её для этого жестокого мира? Как бы мне хотелось взять и навсегда избавить её от всех страданий. Но как?..
— Я понимаю, что мне вряд ли удастся узнать тебя по-настоящему, — вдруг произнесла она проникновенным голосом. — Но, знаешь… я ведь могу тебя почувствовать…
И прикоснулась ко мне своим бедром. Я ощутил громкое тепло её тела.
Она идёт ко мне… Избавить бы её от страданий… Сделать так, чтобы она больше не испытывала несправедливость этого мира…
Убить?..
— Ты уверена? — прошептал я.
— Я ни в чём не уверена. — Она прижалась ещё ближе. — Всю свою жизнь я ни в чём никогда не уверена…
Я повернулся к ней. Какая-то неведомая сила подняла мою забинтованную руку и обхватила её шею. Я уткнулся носом в мягкую щёку Ники — и сдавил её шею, что было сил.
Ника издала хриплый стон.
Стон глубочайшего наслаждения.
Широко раскрыв губы и судорожно извиваясь, она пыталась глотать воздух. Я закрыл ей рот второй рукой. И сдавил шею ещё сильнее. Ника попыталась закричать, но её крик намертво потонул в линиях моей ладони.
Интересно, способен её крик повлиять на них и изменить мою судьбу?
Это вряд ли…
Она была моей. Вся. Без остатка. И я мог делать с ней, что угодно. Мог причинить любую физическую боль и наблюдать, как она загорается волнующим огнём — от сочетания боли и сладчайшего самозабвения. В эти мгновения боль и была для неё тем самым самозабвением, играя уже иную роль. Не предупреждающую. Не отягощающую. А — экстатически наполняющую. Да, для неё боль была упоением. А для меня им было понимание, что я могу делать с ней всё, что захочу. Она моя. Полностью моя — и в моих руках. Её никуда не деться.
Ника, задыхаясь, вырывалась. Я ударил её по щеке, чтобы утихомирить. Это, кажется, несколько усмирило её, но всё её тело по-прежнему дышало болью. Требовало боли. Изнывало от боли. Ника до последнего наслаждалась ролью мученицы и, казалось, была готова в эти минуты понести любое наказание. В своих движениях она словно страдала и сама же возвышалась над своими страданиями, будто смеясь им в лицо.
Наверное, это тот самый пик, последний рубеж внутреннего отчаяния, когда человек начинает получать от боли наслаждение. От неё уже настолько никуда не убежать, что остаётся только полюбить. И, конечно, всё это — бессознательно. Но именно такое спасение грезится душе, которая в конце концов и выбирает подобный путь.
Ника и Боль были нераздельны. И уже вряд ли могли существовать в этом мире друг без друга. За несколько дней, проведённых рядом с ней, я, возможно, впервые за много лет нашёл родственную душу. И вот я душил её. И занимался с ней сексом. И, кажется, было между нами что-то ещё… более утончённое и не поддающееся силе слов…
Спустя какое-то время я рухнул на спину рядом с ней. Тяжело дыша, глубоко вдыхал запах нашего пота и её волос. Взбудораженный, я собирал по кусочкам свои мысли.
Мой… первый… секс… это… мой… первый…
Ника, дрожа всем телом, осторожно потянулась ко мне. Я снова ощутил её горячее и частое дыхание. Она с опасливой нежностью поцеловала мою шею. И, будто напрочь потеряв всякие силы, так и осталась лежать в этой позе — не убирая губ, пока не заснула.
16
— У-у-ух… Я смотрю, с Никой у тебя всё заладилось! — ухмыльнулась Ева. И, несколько мгновений пристально глядя на меня, добавила: — Вот только скажи мне одно: тебе что, правда в тот момент хотелось её… убить?
Я глубоко вздохнул.
— Пожалуй…
— Потому что ты её ненавидел?
— Думаю, наоборот.
— Ах! Так, значит, любовь? — Глаза улыбающейся Евы расширились. — Только как-то странно это — хотеть убить того, кого любишь, не думаешь? Впрочем, какая разница… — Ева сорвала с земли ромашку, откусила её головку и стала усердно жевать с серьёзным выражением лица. Потом произнесла:
