Я, озадаченный, стоял и не сводил глаз с её напряжённого лица. Что она имела в виду, когда говорила о дожде?..

— И всё-таки, Роман, могилка у тебя знатная! — вдруг совершенно беззаботным тоном произнесла Ева, повернувшись к яме. Взгляд её в одно мгновение посветлел. Она сняла свой ромашковый венок и метнула его в яму.

Я последовал удивлённым взглядом за траекторией полёта цветочного круга. Тот шмякнулся о земляное дно, но не рассыпался. Когда я поднял глаза, чтобы спросить Еву, зачем она это сделала, её уже не было.

Только пустой островок.

Я растерянно огляделся. Просто прекрасно. Прямо вот ничего необычного! Безрезультатно осматриваясь по сторонам, я зачем-то снова побрёл к воде. Нет, ни души. Исчезла так же внезапно, как и появилась.

Неужели… навсегда? Но ведь она не дослушала мою историю.

В полном замешательстве я вернулся к яме. Спрыгнув в неё, я взял венок и, отряхнув его, надел на свою голову. Кажется, в самый раз. Потом лёг на спину и сразу же почувствовал прохладу. С этого положения солнца видно не было. Даже его прямые лучи сюда не попадали, оставаясь на верхней части земляной стенки бледно-золотистой полосой.

«Раз она исчезла, может, искупаться?» — подумал я.

Но вставать и снова идти к воде было лень. Я лежал и отчётливо ощущал каждую выпуклость под собой — это вызывало лёгкое неудобство. Нужно будет поработать над гладкостью дна, сделал я себе пометку на будущее. Но при всем при том уже сейчас был бесконечно благодарен своему тенистому убежищу.

Тем временем, пока я думал о Еве, меня заволакивал сон. Основательный, желанный и, кажется, неизбежный. И правда, что-то утомился, пока рассказывал. Будто всё заново проживал. Очень уж это энергозатратное дело — откровенно рассказывать о своей жизни.

Я повернулся на бок и, чуть вытянув руку, стал медленно водить пальцами по бугристой почве. В этом укромном месте я чувствовал себя защищённым. И мне вдруг почему-то захотелось передать это умиротворённое, благодатное состояние земле. С помощью прикосновений поблагодарить её. Наверное, я это делал, уже будучи спящим. Или в пограничном состоянии, когда фрагменты сна начинают врываться в действительность, сопровождаясь телесными движениями. Да и действительность ли это вообще?..

— Спасибо, — прошептал я с закрытыми глазами, пока ладонь продолжала гладить почву. Потом лицо моё оказалось вблизи от прохладной земли.

— Спокойной ночи, — прошептал я ещё тише.

И коснулся её губами.

Я поцеловал землю.

И уснул.

*

Дом бывает разным. У меня за всю мою непродолжительную жизнь было аж четыре дома. Первый, второй, третий — в реальности, четвёртый — в душе.

Первые три, конечно, назвать домом можно было только с большой натяжкой. Дом ребёнка, детдом и дурдом. Последние два настолько созвучны по звуку и духу, что хоть смейся, хоть плачь.

А вот четвёртым домом был тот, о котором я мечтал. Тот, который представлял я всей имеющейся силой своей отчаянной фантазии. И это дом, в котором было что-то очень дорогое. Родное. То, что, пожалуй, и не выговорить словами. Разве что — слезами. Это тепло. Человеческое. Обнимающее. Всё понимающее. И… любящее.

И я искал такой дом. Дом, которого у меня никогда не было в реальности. Но я безумно о нём мечтал. Представлял его во всех мельчайших деталях. И всегда в нём видел её…

Её — родную, красивую, улыбающуюся.

Её — протягивающую мне свои нежные руки.

Её — ради которой стоит жить, бежать, искать, падать, снова вставать и снова бежать…

Мама.

Чтобы быть вместе с ней, я готов был на всё.

Нередко мне снился такой дом. И во сне обычно я оказываюсь перед его высокой, огромной дверью. Рука моя, маленькая, тонкая и бледная, громко и больно стучит по жёсткому истёртому дереву.

Мамочка, милая, открой! Я пришёл! Наконец, я пришел. Теперь мы будем вместе. Всегда! Вот же я. Открой, мамочка. Пожалуйста. Почему не подходишь к двери?.. Ведь ты там! Я знаю, ты там. Ты слышишь меня. Пожалуйста, открой же скорее! Мне страшно здесь одному! Мамочка! Мне очень страшно. Забери меня отсюда. Слышишь, мама?.. Не оставляй меня здесь! Прошу, мама! МАМААААА!..

*

— С добрым пробужденьем! — жизнерадостно воскликнул кто-то.

Я неохотно повернулся и лёг на спину. Ева сидела на корточках у ямы и с интересом смотрела на меня сверху. Подол сарафана, который уже изрядно замарался, обнажал её белые сандалики и кончики пальцев.

— Ты уже тут… — пробормотал я, приподнимаясь и протирая ладонью лицо.

Чувствовал я себя вовсе не отдохнувшим, а наоборот. Будто долгое время усердно бился обо что-то твёрдое. Сильно трещала голова, и я приложил к ней руки. Венок в этот момент сполз и шлепнулся на землю. Я поднял его — и заметил слабые вмятины в земле. На том самом месте, где во время сна лежала правая рука.

— Я вся заинтригована и жду продолжения истории! — оживлённо заговорила Ева. — Такая завязка, такой сюжет! Ты прям отменный рассказчик.

— Я раньше хотел… писателем стать, — хрипловато проговорил я, вылезая из ямы. Возвратив Еве венок, я сразу же направился к воде ополоснуть лицо в надежде, что хоть это вернёт мне дееспособное состояние.

Ева привстала, поправила неожиданно оказавшийся на её голове венок и зашагала рядом со мной.

— А почему не станешь? — спросила она, неотрывно глядя, как я потираю пальцами виски.

— Ну… на этом острове я уже вряд ли сыщу себе толпу читателей.

Я присел на берегу. Зачерпнув в ладони холодной воды, ополоснул лицо. Дрожь не спадала. Меня жутко трясло.

— А что у тебя с правой рукой? — сказала Ева, всё это время внимательно наблюдая за мной. — Шрам на ладони. Откуда он?

Я неохотно перевёл взгляд на правую ладонь.

— Об этом как раз следующая часть моего рассказа…

Затем я привстал и двинулся к яме. Ева неуверенно шла рядом.

— Что-то ты совсем поник, Роман… Говорила же тебе, не нужно спать. Эй, ну стой! Надо тебя как-то развеселить. Эй, ну хватит меня игнорировать! Остановись! Да, вот так… Слушай… А ты вот замечал когда-нибудь, что люди в ярком солнечном свете выглядят иначе? Замечал? Они как будто становятся добрее, красивее, возвышеннее. Свет преображает, делая всё таким же светлым, ты знал?

— И что? — спросил я и от наивного вида Евы слегка улыбнулся.

Она, заметив это, заговорила ещё задорнее:

— Давай, Роман, встань и ты под солнечные лучи! Почувствуй их по-настоящему. Давай же! — восклицала она, окрашивая остров воодушевлением. — Они вычищают всё плохое, они лечат. Давай же, прямо сейчас! Нельзя начинать новый день с такого настроения. Не то ты сейчас рассыпешься, как песок!

Ева вытолкнула меня чуть вперёд — как бы на воображаемую сцену. Я недовольно поморщился, развёл руками, мол: «Ну и что? Что теперь-то делать?» А она лишь указала пальцем вверх.

Я поднял взгляд к солнцу. И сразу прикрыл глаза из-за сильного и яркого свечения. На экране век заиграли мерцающие блики, разноцветные пятна. В следующее мгновение я услышал у своего плеча дыхание Евы. Она стояла сбоку, держа меня за левый локоть, словно зверюшку, которая может в любой момент сорваться и убежать.

Я сосредоточился на ощущениях. Солнце жарко обливало кожу, нагревало её. Мой нескончаемый озноб приятно контрастировал с этим теплом. Это подобно тому, когда ты замерзший опускаешься в горячую ванну. Вскоре я успокоился и даже расслабился. Да. Очень хорошо. Мне стало очень хорошо. И спокойно. Тепло… Уютно… Мне очень хоро…

Вдруг Ева громко запела у самого моего уха:

Жги наши глаза, не милуй!

Жги всю боль и злобу мира!

Солнце, хватит, не томись –

Выжигай всю ненависть.