5 декабря.
Папа приказал, чтобы позаботились принять Беннигсена[19]. Этот гр. Беннингсен, очевидно, весьма занят своей судьбой. Говорят, он очень богат. Не думает ли Папа связать его судьбу с судьбой Шуры?[20] Пускай он сам поговорит со мной.
5 марта 1909.
Я очень люблю Маму — так, как не люблю никого другого. Но, признаюсь, она держит меня тем, что я её боюсь. Но то, чтобы я боялась царского гнева (отец меня этим пугает), тут что-то другое. Она заразила меня своим страхом. Она боится чего-то. Боится, но сама не знает, чего, она только что-то чувствует.
О, как она несчастна!
У неё всегда предчувствия и страх.
Она боится я ждет… ждет чего-то ужасного. Она человек довольно злой, вернее — жестокий, но когда она спокойна — бывает очень добра и мягка. Но только с теми, кому она верит; к сожалению, она не верит никому, даже Папе.
Но самая ужасная беда в том, что она очень мстительна. Ни одной обиды она не забыла и не простила, она это всегда говорит.
— Они сразу же сделали меня злой.
Они — это Витте[21] и Гневная.
При дворе не тайна, что Мама и Гневная — два бунтующих лагеря. И каждый из них старается перетянуть Папу на свою сторону. Несчастье этой семьи состоит в том, что Папа все время кидается то к Гневной, то опять к Маме. В действительности же он обманывает и Маму и Гневную. Он смеется над ними. Они им управляют. Толкают его. И он как будто ведет их линию. Но недолго. Он старается сделать по-своему, но от этого всем только хуже. По своей натуре он человек не злой, чувствительный, однако иногда бывает хуже всякого изверга. Дикий и хищный зверь, когда рассердится. В нем живет какое-то непонятное упрямство. Гневную оскорбляет, что им руководят другие. И потому он держится своей линии. Когда Мама начинает что-нибудь ему говорить, он отвечает:
— Я — царь, а царю можно только советовать!
Иногда он начинает издеваться и говорит смеясь:
— Может быть ты и права, но я сделаю так, как хочу.
Вот почему в конце концов все идет вверх ногами. Мама говорит, что Гневная хочет вести свои любовные дела, как Екатерина[22]. С той только разницей, что Катерина никого не пускала дальше своей постели, а у Гневной они роются в письменном столе. Гневная набралась от своего кавказца[23] вольных мыслей и толкает Папу на конституцию. Папа не понимает, что Россия — не Германия, что он — не Вильгельм Германский[24]. Вильгельм управляет конституцией, а когда конституция будет в России — она обернется против Николая, и его прогонят, когда найдут, что довольно. Мама убеждена во всем этом. Но как внушить эти мысли Папе, она не знает. Внушить ему мало: его надо запугать. Когда его пугают, он становится грустным, его охватывает страх. В продолжении нескольких дней он слушается и все исполняет, потом начинает пить и снова все приводит в беспорядок. И тут начинается та неразбериха, от которой все министры теряют голову.
14 мая 09.
Вчера Мама сказала:
— Я люблю русские сказки и русские пословицы. Самая лучшая пословица — это: ночная кукушка денную перекукует.
Это значит — Мама думает, что она победила Гневную. Но мне кажется — это не совсем так.
Иногда получается такая чепуха, происходит столько ненужного зла…
Чтобы уязвить Гневную, Мама убедила Папу разрешить в. к. Павлу[25] иметь детей[26] при себе, а сама смеется:
— Я знаю, что Павлик точно баран, а жена его овца[27], но если их защищает Гневная — пускай она помучается!…
Мама особенно не любит Витте. Он вообще ей неприятен, и, кроме того, ему покровительствует Гневная. Она ненавидит его уже давно. И вот почему.
Когда бар. Фредерикс[28] спросил его, как он находит Маму (это было еще до свадьбы), он сказал:
— В ней мало мягкости, и характер скрытный… И, кроме того, Дармштадт всегда был гнездом нищих и шарлатанов!
Слова эти были переданы Папе (так думает Мама), и вследствие этого он был так холоден к ней первое время.
Другое большое оскорбление состояло в следующем:
Однажды, уже спустя много времени после свадьбы король Эдуард VII[29] (тогда еще принц Уэльский), дядя Мамы обидел Папу. Это было так. Принц Уэльский долго беседовал с Витте, который знакомил его с А(лександром) III, А(лександром) II и вообще со всей династией, так что он познакомился со всеми царями. Во время завтрака принц восхищался фигурой и лицом Александра) III. Потом взглянул на Папу и сказал:
— Ни одной отцовской черты!… Жалко!
И прибавил:
— Положительно, большое сходство с императором Павлом.
Подобную мысль, по мнению Мамы, могли внушить ему только министры, а главное — Витте, который с самого начала невзлюбил молодого царя. Гневная тоже говорила, что у Ники очень опасные черты характера Романовых, от них только мог он унаследовать угрюмый нрав и скрытность. И, зная эти черты, и она сама, и его министры всегда старались выпытать, что он думает. Конечно, лучше всего это делая Витте, так как он очень умен.
13 октября.
Я записываю все это, потому что мне очень часто кажется, что самые важные дела обделываются здесь как бы случайно. И, главное, все зиждется на том, что каждый устраивается так, как ему больше нравится, и на том, что кто-нибудь ловко надувает. В этом много зла и глупости.
В Ходынке[30] Мама решительно обвиняет Гневную, и в. к. Сергея Александровича[31]. Она говорит:
— Это все устроил этот барбос под давлением Гневной. Тут был умысел на жизнь царя. Хотели восстановить против нас московскую чернь.
И, несмотря на то, что все разуверяют Маму, она настаивает на том, что это так.
— Гневная хотела сразу же подорвать престиж царя. И В(итте) также!… Она ни перед чем не остановится!
Мама хранит записку Власова[32]. Как она ее получила, мне неизвестно. Я думаю, ее тихонько подсунула Милица Черногорская[33]. В этой записке он пишет кн. Волконскому[34], (это было еще до Ходынки, во время коронации):
«Вдовствующая и молодая рвут меня в разные стороны. Он же[35] — и тут, и там. Но только с канарейкой[36]. Сюда он ее привезти не может. Так вот, дадим; ему…[37] с золотой рыбкой, а там посмотрим!»
Золотой рыбкой тогда называли одну московскую цыганку-гадалку, которая управляла Москвой и безмозглым барбосом Сергеем.
Мама истолковала эту записку в том смысле, что все уже было подготовлено к тому, чтобы обмануть Папу, и что Ходынка была целой организацией.
— Я не верю, чтобы это был недосмотр. За такой недосмотр расстреливают! Тут нечто другое. Нужна была не гора трупов простого народа, а только одна голова!
Этому она верила так же твердо, как и всем своим заключениям.
Когда Муравьев[38] докладывая потом Папе о Ходынке, она ему сказала:
