Нонг не верил в силу бадувисского «табу», но ему отнюдь не хотелось карабкаться на гору.

— Стоит ли рисковать, туан? — ответил он. — Может случиться, что нас заметят, и тогда будут неприятности.

— Некому заметить, — уверенно возразил Пип, — да и риск небольшой. Нужно будет — опять дам их богу жертву, и все. Недаром они пустили меня в свою церковь. А главное, эта сторона горы очень удобна: вся заросла кустарником.

В конце концов условились, что Пип пойдет один, а Нонг останется его стеречь. Если увидит что-нибудь подозрительное, предупредит туана выстрелом. До горы было еще далековато, и поэтому решили подойти ближе.

Так и сделали. Нонг спрятался за скалой, Пип направился к горе. Вскоре он скрылся в чаще, а минут через пятнадцать Нонг увидел его у подножия горы. Так повторялось несколько раз, до тех пор, пока крошечная на расстоянии фигурка белого не замелькала на самой вершине. Мелькнула в последний раз и пропала.

Час прошел, второй, третий… Наступал вечер… Спряталось солнце… Наступила ночь… Пип исчез…

Нонг подождал еще часа два и вернулся в долину гейзеров.

Что же случилось с Пипом?

Добравшись до края горы, голландец увидел, что она действительно похожа на древний вулкан. Круглая дыра падала вниз отвесными стенами. Сверху не видно было, глубока ли она и что находится на дне. Одним словом — обычный кратер, и только. И — ни одного человека вокруг. Пип совершенно успокоился, даже забыл о том, что нарушает табу и тем самым рискует жизнью.

Он встал во весь рост и наклонился над кратером. Теперь, наконец, удалось разглядеть на дне его круглый пруд, заросший по берегам густым кустарником и даже деревьями. Это уже было интереснее, хотя и не слишком ново: значит, не кратер тут, а обычный провал, каких на свете много. Гора была не из сплошного камня, а из вулканического туфа, подземные воды размыли его, и вершина горы провалилась. Вот так и образовался этот пруд, который, безусловно, с одной стороны принимал в себя родник, а с другой где-то выпускал его. Отсюда было ясно, что пруд не мог занимать всю пустоту, а только более глубокую часть, по сторонам же остались берега, и можно было думать, что они расширяются дальше под землей.

Но с первого взгляда все это было очень просто: яма с отвесными стенами метров в пятьдесят шириной и десять — пятнадцать глубиной с прудом на дне. Вот только до него никак нельзя добраться. Посмотрел Пип в одну сторону, в другую — и вот ему показалось, что за кустами кто-то шевелится. Потом мелькнули какие-то столбы. Забыв обо всем на свете, он начал ползать по краю провала, выискивая для обозрения более удобное место. Наконец нашел, и оттуда отчетливо увидел маленький уголок жилья.

За кустами виднелись два столба, которые, очевидно, поддерживали землю, чтобы она не осыпалась. Дальше был кусок земли — пол, застланный яркими коврами и шкурами зверей. А на них, опершись на подушки, полулежала… красивая женщина! Голубой шелковый саронг плотно облегал ее тело, оставляя руки обнаженными до плеч. В руке она держала длинный тоненький чубук трубки и, выпуская дым изо рта, задумчиво следила, как он медленно тает в воздухе.

Черные волосы женщины были гладко зачесаны, на них сверкали драгоценные украшения. Строгое, красивое, почти белое лицо лишь чуть заметной смуглостью отличалось от лиц европейских женщин. Глаз сверху рассмотреть нельзя было, да это и лучше, иначе у Пипа наверняка закружилась бы голова.

У Пипа учащенно забилось сердце. «Как в арабских сказках!» — восторженно подумал он. Не. верилось, что в наш XX век могут быть такие таинственные уголки, заколдованные красавицы, пышная роскошь… Не верилось, а глаз отвести не мог…

Вдруг сзади что-то зашелестело. Пип оглянулся — и обомлел: с кинжалом в зубах к нему полз туземец. Увидев, что белый заметил его, он встал, взял кинжал в руки, наклонился и, глядя Пипу прямо в глаза, бросился на него, как тигр.

Пип инстинктивно отпрыгнул назад и… полетел вниз! Сильный удар оглушил его, но, оказавшись в холодной воде, он сразу пришел в себя и выплыл на поверхность.

Первое же, что он увидел, удивило Пипа больше, чем все, уже пережитое. Перед ним стоял смуглый бритый мужчина лет сорока, в длинном белом одеянии и тюрбане, на котором сверкал под пушистым султаном из перьев огромный брильянт…

«Он, вождь-привидение Гиранг-Ту-Ун!» — мелькнуло в голове Пипа, когда он подплывал к берегу. Гиранг-Ту-Ун спокойно стоял и смотрел на белого с необычной суровостью и пренебрежением.

— Горе тебе, несчастный чужестранец! — произнес он наконец, и в то же мгновение к Пипу подскочили два человека, схватили его и повели внутрь горы. Оглянувшись в последний раз, Пип успел заметить, что женщина с любопытством следит за необычным гостем, так неожиданно свалившимся с неба. Пип же чувствовал себя не героем с неба, а мокрой курицей…

Его обезоружили, втолкнули в какой-то закуток и заперли. Спустя некоторое время начало собираться совещание «сорока».

Жилище вождя, или, вернее, верховного жреца, оказалось действительно интересным, хотя вместе с тем и совершенно обычным. Провал был обычным явлением природы, озерцо — тоже, так же как и пустота, вернее пещера в теле горы. Человеку оставалось лишь сделать вход в середину да расширить и укрепить пещеру. Она уходила под землю только с одной стороны, а с другой из воды поднималась крутая стена, но и этого было достаточно. Тот, кто находился в середине, мог чувствовать себя, как на веранде дома: над ним — потолок на столбах, впереди — садик, укрывающий жилище от посторонних глаз, а за садом — озеро. Из всего этого, в общем обычного, и создавалось нечто загадочное и таинственное.

Помещение, где собрались жрецы, также освещалось газом. В нем не было никакой мебели, зато весь пол и стены покрывали ковры и шкуры зверей.

Возле одной стены высилась статуя пятирукого Багара-Тунгаля с маленькой мягкой приступочкой у ног. На нее и опустился Гиранг-Ту-Ун.

— Братья! — начал он, когда все собрались. — Вы уже знаете, что к нам пришло несчастье. Нечестивый чужестранец отплатил за наше гостеприимство тем, что нарушил табу и даже забрался сюда. Судьба его решена. Но жизнь этой поганой собаки — ничто в сравнении с бедой, которую он принес. Вы знаете наш закон: если чужой осквернит наше жилище, мы должны оставить его. Последний такой случай был при Ту-Уне-Самнамбунге сто двадцать восемь лет назад. Тогда он оставил свое жилище и переселился сюда. Теперь и перед нами встала такая же задача.

Он умолк, но никто не произнес ни звука. Каждый представил себе хлопоты, свалившиеся на них. Ведь придется покинуть прекрасное место, лучше которого нет на свете! И не только в этом беда: пусть бы себе Гиранг жил где хочет. Но теперь предстоит огромная работа, а выполнять ее придется им, сорока человекам. Ибо не могут строить убежище те, кто даже знать не должен о нем. Когда-то работали пленники, рабы, преступники, которых потом можно было убить, а теперь этого не сделаешь. Им самим придется работать, быть может, несколько лет, а от работы они давно успели отвыкнуть… И невольно приходила в голову мысль: «Провались он, этот закон, и тот, кто его придумал!..»

Не лучше чувствовал себя и Гиранг-Ту-Ун. Ему больше всех не хотелось покидать это удобное помещение. Такого хорошего жилища не найдешь… И подумать только, что беда стряслась из-за какого-то ничтожного чужестранца! Убить бы его, и делу конец… Тогда все равно никто не узнает этого места… Но — закон! Закон требует покинуть святое убежище — и только! Вот почему огромная обида охватила Гиранг-Ту-Уна не столько на преступника, сколько на этот глупый первобытный закон…

Встал старейший из жрецов и сказал:

— В седьмой книге дополнений к Мудрости действительно сказано, что если местонахождение Ту-Уна опоганено чужим человеком, его нужно покинуть. Но в тринадцатой книге говорится, что если какая-нибудь святыня осквернена чужим человеком, ее можно очистить кровью преступника после торжественного богомоления в новолуние. Не подходит ли этот пункт к нашему случаю?