Джерард был заворожен видением.

- А ты, Джерард?

- Я думал, она мне снится, – озвучил он всплывшее в голове воспоминание.

- Понятно, значит, вы видитесь не впервые. Когда это было?

- Я не… не… Бабушка, кто это?

- Кем она была при жизни, знать тебе рано. После смерти стала вестницей. Мы с тобой не первые видим ее. Она являлась твоему прадеду, моему отцу, ее видела твоя мама. Видели, догадываюсь, и прежние МакГреи, те, кто, как моя дочь, закончили плохо. Дурная смерть – верный признак того, что вестница проходила рядом.

- Что за чертовщина… – он был не в силах оторвать взгляд от окна и женщины в белом. Она звала его голосом, который не был облечен в звук, но отдавался под сводами черепа жалобным пением.

Бабушка с силой развернула его к себе.

- Скажи, кто та женщина, с которой ты живешь в Нью-Йорке?

- Я не упоминал женщину, Софи, – прошептал Джерард.

- В этом нет нужды, я все вижу по тебе. Из-за нее ты выглядишь как монах после изнурительного поста. Кто она?

- Она – никто. Просто девушка. О, Софи, – он заставил себя рассмеяться, – не ревнуй! Я выгляжу так, потому что не сплю вторые сутки. Я почти ничего не ел сегодня, зато лишнего выпил. Как я должен выглядеть, по-твоему? Пойдем, поедим. Рокси дома? Я соскучился!

Она не дала сбить себя с толку, вцепилась пальцами в рукава его пальто и крепко держала.

- Почему ты так смотришь, Софи? Прекрати.

- Не отводи глаз, Джерард, смотри на меня. Ты пропал из нашей жизни на три месяца и вернулся не навсегда, не говори мне, что она никто!

- Ты выдумщица.

- Не выпускаешь телефон из рук, потому что я выдумщица?

- Я жду звонка из Old Docharn.

- Врешь. Видел бы ты себя со стороны, Джерард! Хочешь, я скажу тебе, как ты себя чувствуешь?

- Ну, скажи, если тебе станет легче, фантазерка, – продолжая улыбаться, Джерард попытался сграбастать бабушку в объятия, она ему не позволила, отшатнулась.

- Смеешься, а на лице у тебя печать тоски. Ты чувствуешь, что у тебя вырвали сердце. Ощущаешь рану в груди, она там, она вполне реальна. Как ты вообще умудряешься ходить с дырявой грудью? Кровь уходит из тебя по капле, ты не человек, ходячий мертвец. Хотя нет, ты пока не мертвец, но завидуешь мертвым. Мертвецы не испытывают боли. Кошмарной боли здесь…

Бабушка положила ладонь ему на солнечное сплетение. Джерард дернулся от ее прикосновения.

- Боль напоминает о себе постоянно, не дает отвлечься. Словно воткнули кол. Не получается забыть, что ее нет рядом. И чем дальше в прошлое уходит момент расставания, тем хуже. Пропасть между ней и тобой ширится, растет, а на дне пропасти – сам ад. Огонь и сера.

Джерард снисходительно покачал головой. Помимо боли, которую с анатомической точностью описывала София, он чувствовал ужас. Она читала его, как раскрытую книгу. Он не мог описать, не понимал многое, из того, что испытывал, а она всем этим вещам давала беспощадные, точные имена.

- Почему ты улыбаешься, глупыш мой? – бабушка погладила его по щеке, все больнее всматриваясь в его лицо глазами. В них он, наконец, распознал страдание, спокойное, стабильное, вековечное, ясное, – ты пытаешься оградить меня? Поздно, сынок. Ты не понимаешь, я говорю о себе? Говорю, что испытываю сама, лично. Я знаю, каково тебе, Джерард. У меня тоже кол в груди.

- Бабушка…

- Я увидела ее, когда была девчонкой. Со всеми вытекающими последствиями.

- Почему ты никогда мне не рассказывала о ней?

- Зачем? Я предпочитала молиться, чтобы эта чаша минула тебя. Не вышло. Рассказываю теперь. Защитить тебя оказалось не в моей власти, остается предостеречь. Помочь пережить тебе это. Джерард, оставайся с нами, не езди в Нью-Йорк, не ищи ее больше. Ушла и Господь с ней. Новая встреча даст временное облегчение, ты только растравишь себя. Получишь новые раны.

- Бабушка, – он взял ее ледяные ладони в свои, стал согревать их дыханием, – подожди. Не нервничай, пожалуйста. Пойдем домой, выпьем кофе. Ты вся замерзла. Почему боль не стихнет?

- Такая она. Не притупляется, не ослабевает. Вечна, неизбывна, что сейчас, что пятьдесят лет назад. Как я мечтала, чтобы ты ее не узнал! Но будет лишь боль, если ты не поедешь. С ней мы справимся вместе. Если поедешь, случится страшное.

- Что случится? – сдавленно спросил Джерард.

- Она возненавидит тебя, – ответила бабушка, – Она уже тебя ненавидит, потом ты станешь ей отвратителен. Насмеется над тобой, плюнет, уйдет. Но в тебе не та кровь, чтобы сносить измены и насмешки смиренно. В тебе моя кровь, кровь моего отца, который убил ту, которую любил больше всего на свете.

- Она не ненавидит меня, – отозвался он глухо, – она меня любит.

- Нет. Не обманывай себя. Она любит твои деньги.

- Она любит меня, – с железобетонным упрямством повторил он, – Я веду себя, как умалишенный. Творю безобразные вещи, Софи. Я отвратителен себе, но ей – нет. Она почему-то любит, Софи. И поэтому я…я…

Бабушка спряталась у него на груди.

- Я к ней вернусь.

- Есть надежда как-то тебя отговорить?

- Нет.

- Хорошо, – она отстранилась, взглянула на него тверже. – Ты – мужчина. Твой путь, твой выбор. Если любит, может быть, все сложится иначе. Но готовься к худшему. К самому страшному. Если разум твой начнет мутиться, терпеть станет невмоготу, беги ко мне. Я пойму, когда весь мир посчитает тебя бесноватым. Помогу, научу. Расскажу, откуда это все взялось. Расскажу всю правду. Ты узнаешь, кто лежит под безымянными плитами в склепе. А узнав, возможно, отыщешь выход, как его отыскала я. Я не позволю тебе закончить, как закончила твоя мать.

Они вместе посмотрели на окно в башне, которое потухло и опустело.

- Пойдем в дом, – сказала бабушка обычным тоном, набрасывая капюшон на седые волосы, – торчим в саду, как бездомные, а между тем на ужин Биф Веллингтон

Поддерживая друг друга, они двинулись по тропинке к поместью, словно не было между ними разговора и не было долгого расставания. Джерард вспомнил Кэт, как она убегала от отеля в Париже. И вспомнил маму – самую страшную картинку из детства. Мама лежала на спине. Лежала в траве, в цветах, в синем платье, залитым на груди извержениями ее желудка. Рвотой испачкана белая щека, шея, длинные кудрявые волосы, рассыпавшиеся по плечам и вокруг головы. Пустая бутылка поодаль. И камень в изголовье, как надгробие. Островерхий, опоясанный лишаями мха мегалит.

О том, что Джерард скоро будет дома, всех предупредили с утра. Бри отсутствовала. Рокси, воспользовавшись случаем, после тренировки проводила время в ее кабинете. Она рисовала, сидела на подоконнике – из окна кабинета хорошо просматривалась дорога, были видны все едущие по ней автомобили. Сюда никто никогда не входил. Тишина, уединение, запах лекарств.

Бри объявилась во втором часу дня.

- Чего здесь торчишь? – спросила она, входя. Следом за ней вошел мужчина. Один из постояльцев, что проживали сейчас в гостевых домиках.

- Уроки учу, – Рокси закрыла учебник, взглянула на мужчину, тот ей смущенно улыбнулся, прикрыл дверь.

- Почему не в своей комнате? – Бри взяла с полки стеклянного шкафа пластиковый контейнер с лекарствами, – Секунду, мистер Арчер, я подыщу вам что-нибудь от головной боли.

- Тут тихо.

- Рокси, дай воды молодому человеку.

Рокси взяла со стола запечатанную пластиковую бутылку с водой, подала ее мужчине. Тот с трудом оторвал глаза от упругого зада Бри, которая искала в коробке лекарства.

- Спасибо, мисс.

- Не за что.

- Есть адвил, – вскинула голову Бри, – подойдет?

Арчер, симпатичный турист-американец, кивнул.

«От нее всегда исходит энергия, – подумала Рокси, отступая, чтобы дать матери дорогу, – она как грациозный хищник, опасна всегда. И сейчас, когда просто протягивает пузырек с лекарством этому мужику».

- Рокси, собери свои вещи и иди к себе, – сказала Бри.

Американец начал пить, отворачиваясь от ее пронзающего ледяного взгляда.

Рокси не стала спорить, собрала со стола листы, карандаши и книжки, покинула кабинет. Идя по коридору, услышала, как щелкнул замок.