- Нет, - говорит мама, - я думаю, что это не очень красиво

будет. Если бы это было действительно красиво, то,

наверно, люди каждый бы день кляксы на скатерти ставили.

Потом говорит:

- Ну, хватит болтать, берите каждая по тряпке и идёмте

пол мыть.

Девочки говорят:

- По-настоящему?

Мама говорит:

- А вы что думали? По-игрушечному вы уже вымыли,

теперь давайте по-настоящему.

И вот девочки стали по-настоящему пол мыть.

Мама дала им каждой по уголку и говорит:

- Смотрите, как я мою, и вы тоже так мойте. Где вымыли,

там по чистому не ходите". Луж на полу не оставляйте, а вытирайте

досуха. А ну, раз-два - начали!

Засучила мама рукава, подоткнула подол и пошла махать

мокрой тряпкой. Да так ловко, так быстро, что девочки за ней

еле успевают. И конечно, у них так хорошо не выходит, как

у мамы. Но всё-таки они стараются. Белочка даже на коленки

встала, чтобы удобнее было.

Мама ей говорит:

- Белочка, ты бы ещё на живот легла. Если ты будешь так

пачкаться, то нам придётся потом и тебя в корыте стирать.

Потом говорит:

- А ну, сбегай, пожалуйста, на кухню, посмотри, не кипит

ли вода в бельевом баке.

Белочка говорит:

- А как же узнать, кипит она или не кипит?

Мама говорит:

- Если булькает, значит, кипит; если не булькает, значит, не

вскипела ещё.

Белочка на кухню сбегала, прибегает:

- Мамочка, булькает, булькает!

Мама говорит:

- Не мамочка булькает, а вода, наверно, булькает?

Тут мама из комнаты за чем-то вышла, Белочка Тамарочке

и говорит:

- Знаешь? А я апельсины видела!

Тамарочка говорит:

- Где?

- В сетке, в которой мясо висит. Знаешь сколько? Целых три.

Тамарочка говорит:

- Да. Будут нам теперь апельсины. Дожидайся.

Тут мама приходит и говорит:

- А ну, поломойки, забирайте вёдра и тряпки - идём на

кухню бельё стирать.

Девочки говорят:

- По-настоящему?

Мама говорит:

- Теперь вы всё будете делать по-настоящему.

И девочки, вместе с мамой, по-настоящему стирали бельё.

Потом они его по-настоящему полоскали. По-настоящему

выжимали. И по-настоящему вешали его на чердаке на верёвках

сушиться.

А когда они кончили работать и вернулись домой, мама

накормила их обедом. И никогда ещё в жизни они с таким

удовольствием не ели, как в этот день. И суп ели, и кашу,

и чёрный хлеб, посыпанный солью.

А когда они отобедали, мама принесла из кухни сетку

и сказала:

- Ну, а теперь вы, пожалуй, можете получить каждая по

апельсину.

Девочки говорят:

- А кому третий?

Мама говорит:

- Ах вот как? Вы уже знаете, что и третий есть?

Девочки говорят:

- А третий, мамочка, знаешь кому? Третий - самый большой

- тебе.

- Нет, доченьки, - сказала мама. - Спасибо. Мне хватит,

пожалуй, и самого маленького. Ведь всё-таки вы сегодня в два

раза больше, чем я, работали. Не правда ли? И пол два раза

мыли. И скатерть два раза стирали".

Белочка говорит:

- Зато чернила только один раз пролили.

Мама говорит:

- Ну, знаешь, если бы вы два раза чернила пролили - я бы

вас так наказала".

Белочка говорит:

- Да, а ведь ты же не наказала всё-таки?

Мама говорит:

- Погодите, может быть, ещё и накажу всё-таки.

Но девочки видят: нет, уж теперь не накажет, если раньше

не наказала.

Обняли они свою маму, крепко расцеловали её, а потом

подумали и выбрали ей - хоть не самый большой, а всё-таки

самый лучший апельсин.

И правильно сделали.

Когда я был маленький, меня отвезли жить к бабушке.

У бабушки над столом была полка. А на полке пароходик.

Я такого никогда не видел. Он был совсем настоящий, только

маленький. У него была труба: жёлтая и на ней два чёрных

пояса. И две мачты. А от мачт шли к бортам верёвочные лесен ки.

На корме стояла будочка, как домик. Полированная, с окошечками

и дверкой. А уж совсем на корме - медное рулевое

колесо. Снизу под кормой - руль. И блестел перед рулём

винт, как медная розочка. На носу два якоря. Ах, какие замечательные!

Если б хоть один у меня такой был!

Я сразу запросил у бабушки, чтоб поиграть пароходиком.

Бабушка мне всё позволяла. А тут вдруг нахмурилась:

- Вот это уж не проси. Не то что играть - трогать не смей.

Никогда! Это для меня дорогая память.

Я видел, что, если и заплакать, - не поможет.

А пароходик важно стоял на полке на лакированных подставках.

Я глаз от него не мог оторвать.

А бабушка:

- Дай честное слово, что не прикоснёшься. А то лучше

спрячу-ка от греха.

И пошла к полке.

Я чуть не заплакал и крикнул всем голосом:

- Честное-расчестное, бабушка! - и схватил бабушку

за юбку.

Бабушка не убрала пароходика.

Я всё смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтоб лучше

видеть. И всё больше и больше он мне казался настоящим.

И непременно должна дверца в будочке отворяться . И наверно,

в нём живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика.

Выходило, что они должны быть чуть ниже спички.

Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно,

подглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу.

Лазят, наверно, по лестничкам на мачты.

А чуть шум - как мыши: юрк в каюту. Вниз - и притаятся.

Я долго глядел, когда был в комнате один. Никто не выглянул.

Я спрятался за дверь и глядел в щёлку. А они хитрые, человечки

проклятые, знают, что я подглядываю. Ага! Они ночью работают,

когда никто их спугнуть не может. Хитрые.

Я стал быстро-быстро глотать чай. И запросился спать.

Бабушка говорит:

- Что это? То тебя силком в кровать не загонишь, а тут

в этакую рань и спать просишься.

И вот когда улеглись, бабушка погасила свет. И не видно

пароходика. Я ворочался нарочно, так что кровать скрипела.

Бабушка:

- Чего ты всё ворочаешься?

-А я без света спать боюсь. Дома всегда ночник зажига-

ют. - Это я наврал: дома ночью темно наглухо.

Бабушка ругалась, однако встала. Долго ковырялась и устроила

ночник. Он плохо горел. Но всё же было видно, как блестел

пароходик на полке.

Я закрылся одеялом с головой, сделал себе домик и маленькую

дырочку. И из дырочки глядел не шевелясь. Скоро я так

присмотрелся, что на пароходике мне всё стало отлично

видно. Я долго глядел. В комнате было совсем тихо. Только

часы тикали. Вдруг что-то тихонько зашуршало. Я насторожился

- шорох этот на пароходике. И вот будто дверка приоткрылась.

У меня дыхание спёрло. Я чуть двинулся вперёд.

Проклятая кровать скрипнула. Я спугнул человечка!

Теперь уж нечего было ждать, и я заснул. Я с горя заснул.

На другой день я вот что придумал. Человечки, наверно же,

едят что-нибудь. Если дать им конфету, так это для них целый

воз. Надо отломить от леденца кусок и положить на пароходик,

около будочки. Около самых дверей. Но такой кусок, чтоб

сразу в ихние дверцы не пролез. Вот они ночью двери откроют,

выглянут в щёлочку. Ух ты! Конфетища! Для них это - как