Я призналась, что она у меня Баба-Яга.

И все соседи стали на меня нехорошо коситься.

— Пойдем домой, — шепчу я маме. — Пойдем, я боюсь.

Мама говорит:

— До конца досмотрим.

А я до конца смотреть не стала. Я до конца зажмурилась. Я только слушала до конца. Я только слушала, а сама думала: «Когда я вырасту и стану хорошо зарабатывать, я обязательно буду бабушке деньги давать, чтобы никогда ей в Бабу-Ягу не превращаться».

Бедная бабушка!

Из-за мандаринов на такое пойти!

Санна Санна сказала в начале урока:

— Кому что неясно будет — поднимите руку. Без крика. И стала писать на доске:

«Р…бята», «окт… брята».

Вместо буквы — три точки. Вместо трех точек надо букву ставить.

— Пишите в своих тетрадках, — говорит Санна Санна, а сама на доске продолжает.

Я стал писать в своей тетрадке, и мне неясно стало. Три точки оставлять или новую букву прямо вписывать. Поднял я руку. А вокруг ребята кричат:

— Санна Санна, а после слова надо точку ставить?

— А слова с большой буквы писать?

— А можно каждое слово с новой строчки?

Санна Санна всех ругает, что они не руку держат, а с места кричат.

— Ну что за крик, Валяев! Ставь точку. Ты думаешь, я глухая. Страшилов? Можно с новой строки. Неужели трудно руку поднять?

Руку поднять нетрудно. Я поднял руку и держу.

А Санна Санна отвернулась к доске, новые слова выводит: «Малыш…», «маш…ны»…

Ребята, которые кричали, давно уже пишут.

Я один руку держу. Не знаю, как писать.

Санна Санна за учебником к столу подошла, заметила меня, говорит.

— Руку плохо держишь. Поставь на локоток.

Я поставил на локоток.

Санна Санна снова писать на доске стала. Слов на доске все прибывает да прибывает. Ну, думаю, списать не успею. Стал я шептать тихонько:

— Санна Санна…

Не слышит, что ты будешь делать!

— Санна Санна, — громче шепчу.

— Что за шепот в классе! — не оборачивается.

Решил я тогда ближе подойти. Вылез из-за парты. Обернулась, заметила меня:

— Что ты по классу гуляешь, Облынин?

Вернулся.

— Кто плохо себя будет вести, — говорит Санна Санна и пишет на доске, — того занесу на промокашку.

Это привычка у нее такая — всех плохих на промокашку сперва записывать, а потом в журнал переносить.

Я держу руку. Не хочу на промокашку.

А тут тетя Нюша снизу пришла. Учительницу вниз вызывают. Что-то случилось внизу.

— Я спущусь ненадолго, — говорит нам Санна Санна, — а вы дописывайте.

Хорошо тому дописывать, кто пишет. А кто еще не начал — что делать?

Пришла снизу, спрашивает:

— Кто задание выполнил?

Только тут опустил я руку. А все подняли.

— А ты что же, Облынин. Как по классу гулять — ты первый, а как задание выполнить…

Подошла ко мне Санна Санна, увидела чистую тетрадку и ахнула.

— Так, — говорит. — Гулял, шептался и ничего не сделал!

И занесла меня на промокашку.

А все вокруг кричат себе и кричат. А Санна Санна делает им замечание:

— Ничего вы своим криком не добьетесь. Все вопросы можно выяснить, если поднимете руку. Только руку — и все!

Во вторых

Перед завучем Ольгой Ильиничной — стою я, ученик второго класса Саша Богунец. Второй класс уже давно сидит на уроке, второй класс уже давно занимается устным счетом, а я, Богунец, уже давно стою перед завучем Ольгой Ильиничной.

— Это ведь у нас не первый разговор, — говорит Ольга Ильинична.

Верно. Не первый.

— Почему ты считаешь себя вправе колотить ребят?

— Он меня задел рукой, — объясняю я. — Он меня задел рукой, и я разлил чернила. Я ему сказал: «Хочешь получить?» Он сказал: «От кого?» Я сказал: «От меня». Он сказал: «Давай». Я сказал: «За боли не отвечаю».

— Как ты сказал?

— Я сказал: «За боли не отвечаю».

— Это значило, что ты будешь бить больно, может быть, до крови?

Молчу. Известно, что значит «за боли не отвечаю».

— Так…

— Я больше не буду, — обещаю. — Я буду хорошо вести.

— Это я уже слышала, и не один раз.

На стене висит карта Европы. Я смотрю на карту.

— Ты пользуешься тем, что ты самый сильный?

— Не самый сильный, — разглядываю я Европу.

— Но ты бьешь тех, которые послабее.

Это меня обижает. Я бросаю Европу и смотрю на Ильиничну.

— Ты же не бьешь седьмые, восьмые классы…

— Я бью третьи и четвертые.

— Где?

— У нас во дворе.

— Значит, ты и во дворе учиняешь драки?

Получается еще хуже.

— Я больше не буду, — обещаю. — Я буду хорошо вести.

— Ты уже давал слово.

— Я ж его предупредил. Я ж сказал: «Хочешь получить?» А он сказал: «От кого?» Я сказал: «От меня». Он сказал: «давай». Что же мне его экономить? Я сказал: «За боли не отвечаю».

— Как же мне теперь тебе верить, если ты нарушаешь слово? Как же это так получается?

Кто знает как? Получается…

На другой стене — из деревянных клеток выглядывают разноцветные коробочки — диафильмы. Урок уже кончился, второй класс теперь завтракает. Второй класс вынимает огромной кастрюли теплые пирожки, раскладывает их на салфеточки и запивает горячим чаем. Потом прозвенит звонок, второй класс будет смотреть цветные диафильмы, а мы все будем говорить и говорить с Ольгой Ильиничной.

— Ты октябренок?

— Да.

— А где твоя звездочка?

Еще сегодня утром на том месте, где нужно, была звездочка.

— Сломалась та штучка, которая прикалывается.

— Ну, вот видишь! Ну как же с тобой поступить?

— Я больше не буду. Я буду хорошо вести.

— Я не могу тебе верить. Ты бы мне поверил, Богунец, если бы я много раз давала обещания и много раз их не выполняла?

Я, Богунец, снова смотрю на Европу, потом на мы, потом на Ольгу Ильиничну и говорю тихонько:

— Я бы поверил. В последненький разочек.

— Кто знает сказку? — спрашивает Нина Николаевна.

Кто знает — тот и рассказывает.

Оля Семина — про Змея Горыныча.

Тоня Маркина — тоже про Горыныча, только совсем другую.

Ваня Орехов — о том, почему гриф лысый. Гриф — это птица в Бирме. И вообще это — бирманская сказка.

И Люда Павлова, и Таня Крылова, и Шура Ячменников — все хотят рассказывать сказку, и каждому из них Нина Николаевна говорит: «Молодец!», а потом спрашивает:

— Ребята, а что же главное в этих сказках? Что хотел выразить в них народ?

Оля Щеголькова тянет руку. Она — главная отличница класса. Она знает, что народ хотел выразить. Он хотел рас: сказать о своей жизни, о своем прошлом и о своей мечте. А в наше время, говорит Щеголькова, сказка становится былью.

Потом начинает рассказывать сказку проигрыватель. Про Ивана Царевича. Он говорит неживым голосом, и мало кто его слушает.

Кто пишет на парте карандашом.

Кто царапает бритвочкой.

«Кто привязывает к карандашу веревочку.

Кто веревочку от карандаша отвязывает.

Кто смотрит по сторонам.

Кто разглядывает ногти.

Кто опускает платок в щель парты и следит — куда он вылезет.

Кто ест свой воротничок.