Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— У него старые сведения!

Спицы у меня в руках застыли, и я поднялась с места одновременно с Натали. Мама произнесла эти слова ровным, очень нежным голосом, словно речь шла о незначительном обстоятельстве. Тем же тоном она очень быстро добавила:

— У него старые сведения! Мы с Морисом как раз позавчера поженились в Нанте.

* * *

В тот же самый момент мой взгляд упал на ее обручальное кольцо. Папино, которое она продолжала носить для вида, было из золота и соседствовало с перстеньком «спиралью», подаренным ей перед свадьбой[7] (жалкий фамильный бриллиантик, который экономная бабуля Дюплон, по доброй традиции, отдала «обновить» по такому случаю). Это же было из платины, одно на пальце, как положено при повторном браке, и своим оттенком, размером — и ценностью — тотчас напомнило мне колечки от занавески. Меняют рубашки, меняют украшения, меняют мужчин! Но разве тело меняют? В какой мере она могла называться мадам Мелизе, если она была моей матерью, а я по-прежнему звалась Изабель Дюплон? Застыв, онемев, я не знала, что делать, и могла только присоединиться к возмущению Натали, которая, задыхаясь, беспрестанно повторяла:

— И ты нам такое подстроила! Свадьба тайком от людей… И ты нам такое подстроила!

С покрасневшим лицом, но с облегченным сердцем, мама пережидала грозу и, почти уткнувшись головой в очаг, ворошила угли концом щипцов, слабо пытаясь возразить:

— Что мне было делать в моем положении?

— Нечего было в него попадать! — крикнула Натали.

— Я сделала все, что могла! — снова заговорила мама. — Никто точно не узнает ни где, ни когда мы поженились. Я все запутала.

— Да уж, запутала, и больше, чем ты думаешь! — проворчала Натали, всем телом рухнув на стул. — Но я вот что тебе скажу, — добавила она, — правда в том, что ты нас испугалась.

— Да, — сказала мама.

Одна из пластмассовых спиц, которые я все еще держала, сломалась у меня в руке. Эта обезоруживающая искренность, одним махом уничтожившая все мамины жалкие секреты, снова ее защитила.

— Безрассудная! Ты безрассудная! — воскликнула Натали, всплеснув руками. — И я прожила здесь тридцать лет, и я воспитала тебя и воспитала твоих дочерей, и я надрывалась всю свою жизнь, чтобы услышать, что ты мне не доверяешь! Пойду-ка я лучше на кухню. Мои кастрюли будут почище твоей совести!

Тогда мама обернулась, схватила одной рукой Натали, делавшую вид, будто уходит, с суровым величием откинув назад свою кружевную кичку, а другой вцепилась в мою юбку. Она побелела. Ее лицо, созданное для гримасок и умильных улыбок, вдруг исказилось от гнева, а голос, обычно сплетавший слова, как ленты, прерывался.

— В конце концов, — кричала она, — это вы виноваты! Вы все сделали для того, чтобы отдалить Мориса. Если бы я не поставила вас перед фактом, если бы я вас предупредила, одному Богу известно, что бы вы надо мной учинили и что подстроили в последнюю минуту! А так я спокойна: что сделано — то сделано, и никто уже не помешает.

— Этот брак только на бумаге! — воскликнула Натали. — Где Бог говорит «нет», никто не скажет «да».

— Прошу тебя, не читай мне катехизис, тебе одной его хватит! Я знаю, о чем ты мечтала, как и эта вот, — тут мама дернула меня за юбку, — продержать меня здесь всю жизнь, для вас одних. Вы меня любите! Я вас люблю! Но…

Она отпустила мою юбку, потом руку Натали.

— Но нужно свидетельство о браке, чтобы подготовить свидетельство о рождении, и хорошо еще, что у законов не такая низкая мораль. И потом…

Она колебалась, она нас отлично знала и боялась обидеть. Я подумала: «Мораль для нее теперь низкая стала, потому что она ее преступила». Довод о необходимости меня не огорчил. Новый папочка решительно проникал в дом с черного хода! Ворчунья Натали выглядела потрясенной: для самой набожной крестьянки никакая религия не устоит перед колыбелью. Но мама некстати добавила:

— И потом попытайтесь же понять, в конце концов! Андре почти тотчас снова женился, а я годы ждала. Но время идет, мне уже не двадцать лет, было бы глупо с моей стороны отвернуться от нежданной удачи. Я все-таки обычная женщина! У меня есть право жить и быть счастливой.

Так, значит, с нами она несчастлива? Наклонив голову, хлопая ресницами, мама искоса за нами наблюдала. Тирада не произвела эффекта — того, которого она ждала: крика души, грандиозного обнимания. Мы стояли перед ней, неловкие и напряженные, кроме Берты, которая ничего не понимала и своей грязной рукой нерешительно пыталась погладить мамины волосы, прикоснуться к этому сокровищу. Мама с раздражением ее отстранила.

— Морис в суде. Он ведет важное дело, — сказала она с видом безразличия. — Он приедет к ужину.

— Но автобусы уже не ходят! — возразила Натали, исходя из наших жизненных привычек.

— У него своя машина.

И тотчас же, воспользовавшись заинтригованным молчанием, заслуженным этой машиной, мама вставила:

— Кстати, Нат, надо будет вынести лук из сарая, чтобы освободить там для нее место.

Затем, поднеся руку ко лбу, она снова ушла в свою мигрень, не настаивая, не прося нас уделить водителю место в нашем сердце. Я не произнесла ни слова. Ни одного. Но маму этим было не обмануть. «Такая любовь, как наша» — я нарочно привожу здесь слова этой заезженной песенки — она поет, ведь правда же, она не молчит. Мама злилась на меня за мое молчание и сопротивление, но и за свою собственную скрытность и за свои признания тоже. Она злилась на меня, как и я на нее: по стоящим и нестоящим причинам, слившимся в яростное неприятие того единственного, что было мне действительно невыносимо: чужой страсти.

— Пошли, девочки! — сухо сказала Натали. — Надо прибраться.

Я встряхнулась. Теперь уже почти совсем стемнело. Мама стояла ко мне спиной, вяло подкладывая поленья в огонь. К чему размышлять? Из всего того, что я предусмотрела на день, когда опасность прояснится, — хор умоляющих голосов, увещевания кюре, посольство к отцу и сыну — ничего уже нельзя было испробовать. Тем более в мамином положении. Оставалось только склониться перед захватчиком — защищаясь на своей территории, ведя партизанскую войну.

— Ну, голубка моя! — сказала мама для приличия.

Я на цыпочках отступила. В прихожей Берта, оказавшаяся там раньше меня, сосредоточенно ковыряла в носу.

— А кто приедет сегодня вечером? Кто?

— Да, непросто будет ей объяснить, — сказала измученная Натали.

Тем более непросто, что мы сами еще хватали ртом воздух, не зная, как быть, чему верить! У официальных церемоний есть, по крайней мере, одно преимущество: они назначаются на определенный день, они обеспечивают переход от одной жизни к другой. В нашем случае — ничего похожего: на нас свалился папочка и нужно было принять его без предупреждения, в ту же минуту. Но вдруг я подумала о незнакомой мачехе, о ее прозвище.

— А кто приедет? Кто? — повторяла моя бедная сестра.

— Да новый мамин муж, месье Бис! — просто сказала я.

V

Супругу сначала повезло. Не посовещавшись между собой — это было бы неприлично, — мы с Нат ждали его приезда, словно свистка к началу матча. Мне было любопытно посмотреть, как он выйдет из положения, какую мину принца-консорта, внезапно взошедшего на иностранный трон, он нам состроит. Даже считая этот брак необходимым, я все же не могла понять, почему он согласился жениться тайком, тем самым затруднив себе вхождение в наш круг. Я делала тысячу предположений: «Его отец был против. Он припер его к стенке, как мама — нас!» Или другое, несмотря на сцену на Эрдре, в конце концов нормальную для прощания мужа с женой: «На самом деле они не хотели жениться. Они на это решились в последний момент, потеряв голову, и ему, наверное, так же стыдно своего поступка, как было ей, когда она приехала».

Но от продуманной встречи как раз пришлось отказаться. В шесть часов, несмотря на еще четыре принятых порошка, мама билась головой о стену. Она была красная и горячая, и Нат сунула ей градусник под язык: 39,6!

вернуться

7

У католиков принято во время помолвки дарить невесте кольцо с бриллиантом, которое затем носят вместе с обручальным.

6
{"b":"271492","o":1}