Вокруг засмеялись.
— Дадим все, что пожелаешь, — расщедрился Довлетмамед.
— Это хорошо, я люблю получать желаемое.
Поглаживая бороду, вмешался Карли-сердар:
— Может, мы заранее услышим твое желание?
Дурды-шахир помешкал немного, будто серьезный вопрос решал.
— Хорошо, я скажу. Мне многого не нужно. Пусть Довлетмамед устроит мне такую же свадьбу, как сегодня, — пусть женит на хорошенькой женщине. Большего не требую.
Дурды-шахир настолько не походил на жениха, что все вокруг грохнули. Карли-сердар тоже смеялся от души:
— Ладно, принимаем твои условия. Но только в том случае, если победишь в состязании с Махтумкули.
Дурды-шахир поднял руки.
— Отказываюсь, не могу этого сделать. Древняя мудрость гласит: "Ремесло пропадает, если ученик не превзойдет своего учителя". Перед всем народом признаю: Махтумкули превзошел меня.
— Поэт не может сдаваться просто так! — выкрикнули из толпы. — Если ему и суждено проиграть, то это должно быть в единоборстве!
Слушатели поддержали предложение. Многим из них доводилось быть свидетелями поэтического состязания в остроумии и скорости сочинения стихов, лишиться такого удовольствия они не хотели.
Дурды-шахир, взглянув на Махтумкули, улыбнулся:
— Слышишь, чего требуют? Единоборство, говорят. Давай придвигайся поближе.
Махтумкули пересел, но сказал:
— Вас нельзя побэдить, учитель.
— Не скромничай, — подмигнул Дурды-шахир. — Действуй по пословице: "В борьбе и отца не щади". Ну-ка, приготовились! Давай первый!
Махтумкули неторопливо произнес:
Что это — волны красок и без воды поток?
Кто это — прыгать может, но не имеет ног?
Кто серебром блистает в море, словно клинок?
Если шахир ты, дай нам точный на все ответ!
Слушатели зашептались, обсуждая вопросы. Взоры обратились на Дурды-шахира. Одни ожидали ответа, другие сами пытались отгадать вопросы Махтумкули. Наконец Дурды-шахир ответил после затянувшейся паузы:
— Ветер цветник волнует, красок струя поток.
Может змея подпрыгнуть, хоть не имеет ног.
Рыба в морях блистает, словно литой клинок.
Низкий поклон поэту — вот наш ответ тебе.
Восклицаниями "Ай молодец!" слушатели приветствовали находчивость Дурды-шахира. Махтумкули сразу же, не мешкая, задал следующие вопросы:
— Яства вкушали оба, но ни один не сыт,
Что до поры великой каждый в душе хранит?
Кожу с кого содрали, кто был врагом убит?
Если шахир ты, дай нам точный на все ответ.
Послышались оживленные голоса:
— Трудные вопросы!
— Теперь так легко не отделаешься, яшули!
Дурды-шахир действительно казался озабоченным — ссутулился, втянул голову в узкие плечи. Долго молчал. Наконец решился:
— Встреча — мечта влюбленных, ею никто не сыт.
К судному дню молитву всяк для себя хранит.
Был Несими ободран заживо и убит.
Низкий поклон поэту — вот наш ответ тебе.
Опять вопросы, опять ответы. Слушатели реагировали бурно, словно сами участвовали в этом состязании остроумия. Да так оно, собственно, и было. А когда поэты закончили словесный поединок, Дурды-шахир поблагодарил Махтумкули и пожелал ему долголетия и счастья, а Махтумкули набросил на старческие плечи Дурды-шахира новенький хивинский халат.
Веселье продолжалось долго. После совершения последнего намаза раздавали брачную воду. Новобрачных благословил Довлетмамед:
— Да осчастливит аллах вашу судьбу, дети мои!
* * *
…И снова не заметил Махтумкули, как минул год. В такую же весеннюю пору год назад он стал женатым человеком. Был многолюдный той, на котором присутствовали и сердечные друзья, и просто добрые люди. Он тогда, после тоя, одарил Нуры Казима шелковым халатом и папахой золотистого каракуля, а потом дал благословение на дорогу в Багдад. Шейдаи проводил до Кара-Калы, на обратном пути два дня погостил у Оразменгли — вместе сочиняли стихи. И вот уже год прошел.
Семейная жизнь пошла поэту впрок. Нуртач оказалась очень доброй, отзывчивой женщиной. Она знала о большой любви мужа и даже предполагала, что он до сих пор продолжает любить Менгли, но не давала ни малейшего намека, что ревнует. Она даже одно стихотворение, посвященное Менгли, выучила наизусть.
Вечерами, накормив и уложив спать первенца, она заваривала чай, садилась рядом с мужем, прижавшись к его плечу, просила почитать стихи. И внимательно слушала, то улыбаясь, когда стихи были веселыми, а чаще — блестя слезинками на чистых добрых глазах.
Считал себя достигшим седьмого неба и Довлетмамед. Осуществилось его заветное: сын женат, внук лежит, таращит на деда бессмысленные глазенки и посапывает. Ну как тут не будешь радоваться!
Старику казалось, что ветер судьбы переменил свое направление, что разгонит он все тучи над головой и свет воссияет над грядущим.
— Пусть все беды отступят от наших дверей, — легонько поглаживает он пушок на головенке внука.
И словно кто-то невидимый остерегает:
— Не торопись, старик. У судьбы еще много шуток. Не спеши.
Довлетмамед не слышит этого зловещего предупреждения Вернее, делает вид, что не слышит.
Давайте и мы будем считать, что ничего не слышали.
Книга вторая
1
Бегут годы — словно перебирает четки огромная незримая рука времени, и скользят по нити истории бусинки событий…
На первый взгляд, никаких особых перемен не произошло в жизни хаджиговшанцев. Они воспринимали обычную смену времен года: пышное многоцветье весны, нещадный зной лета, мягкое дыхание осени, зябкость и неуютность зимы. А движение лет… Пусть за ними присматривают летописцы, если годы не отмечены памятными событиями.
Вот и минувший год — вроде бы как родной брат предыдущего. Впрочем, не только он. Все вокруг такое же, как и десятилетия назад — тот же Хаджиговшан, те же горы, ущелья, долины, тот же пенящийся и бурлящий Гурген. Разве что дети… Да, взрослыми стали дети. И юноши постарели. А многие из тех, кто считался незыблемой опорой жизни, завершили свой земной круг.
Когда Махтумкули праздновал свою свадьбу с Нуртач, он был молод. Груз прожитого не тяготит, если тебе всего-навсего двадцать пять, и в груди твоей клокочут и радости, и надежды. А теперь… Теперь не осталось ни надежд, ни радостей, лишь тяжелый воздух старости наполняет грудь — не дышишь, а камни глотаешь.
Сколько лет минуло с тех пор, сколько дорог пройдено! Если бы все их можно было измерить шагами! К сожалению, не только этой мерой измеряются дороги жизни. В те далекие дни Махтумкули казалось, что перед ним запираются все двери бедствий, что будущее — это только свет, только удачи…
Наивны мечты человека, хоть и крылаты они, — ни света ни прибавилось, ни удач. В один из дней новруза[48] года Рыбы[49] оплакал Махтумкули отца — отошел в вечный мир мудрый Карры-мулла, гордость всего туркменского народа, а для Махтумкули он был и отцом, и наставником.
Через несколько лет горным паводком обрушилась на Хаджиговшан эпидемия сыпного тифа, унесла десятки жизней и среди них — обоих сыновей Махтумкули, который и сам постоял на краю могилы.
