Иваныч в сердцах сплюнул под ноги и вылез наружу. В другой ситуации его бы нисколько не огорчило столь малозначительное происшест­вие, но сейчас все нервы каскадеры были натя­нуты как струна. Вдобавок ко всему, к светло-желтым «Жигулям» приближался тучный инспектор с лейтенантскими погонами на широ­ких плечах.

Делая вид, что не замечает гаишника, Чижов обошел тачку и открыл багажник, намереваясь вытащить запаску.

Здесь его ждало новое потрясение, и Ваня едва сдержался, чтобы не закричать от неожи­данности — свернувшись калачиком, в багажни­ке лежал остывший труп того, первого нападаю­щего, которого каскадер приголубил массивной пепельницей в своем доме. Короткие волосы трупа слиплись от свернувшейся крови, и сам он лежал точно в такой же бурой лужице.

А шаги тучного лейтенанта неумолимо при­ближались; казалось, еще секунда — и тот заме­тит необычное содержимое багажного отделе­ния.

С почти искренней досадой Чижов резко за­хлопнул крышку и громко выматерился:

— Сука! Блядь, ну вечно так...

— Что случилось? — добродушно спросил инспектор, по-своему истолковав несдержан­ность Чижова.

Стараясь унять предательскую дрожь, Ива­ныч медленно обернулся к гаишнику и с не­скрываемым раздражением в голосе произнес:

— Да вот, колесо проколол, а запаску оста­вил в гараже.

— Бывает, — по-свойски заключил лейте­нант и хотел по привычке спросить документы.

Каскадер легко догадался о намерениях со­беседника и решил идти в наступление привы­чным, давно проверенным способом:

— Слушай, командир, — рука говорящего демонстративно опустилась в задний карман брюк и в следующую секунду извлекла оттуда старень-

кий портмоне, — может, присмотришь за тач­кой, а я быстро.

В довесок к собственным словам, Иваныч наугад извлек из бумажника купюру и протянул ее гаишнику.

Профессиональным взглядом оценив досто­инство банкноты, милиционер перевел взгляд на небогато одетого частника, затем мимолет­ным взором скользнул по ржавому железу по­трепанной колымаги и спросил:

— Не много предлагаешь?

Только сейчас Чижов увидел, что держит в ладони стотысячную бумажку.

— Да, многовато, — сконфузился он, — пе­репутал. Так за «полтинник» присмотришь?

Лейтенант демонстративно отвернулся от Чижова и снисходительно произнес:

— Оставляй, никто ее тут не тронет, а деньги спрячь — они тебе самому пригодятся. — Ин­спектор медленно развернулся и зашагал прочь, направляясь к стеклянной будке поста.

Чижов мысленно перекрестился и поднял руку, привлекая внимание желающих подзара­ботать частников.

Спустя несколько минут он уже ехал на но­венькой «Таврии», владелец которой оказался на редкость сговорчивым и словоохотливым по­путчиком. Но Иваныч почти не разбирал слов, лишь изредка кивая головой, как будто внима­тельно слушал болтливого водилу.

На самом деле его заботили и волновали со­вершенно другие проблемы, от которых голова шла кругом, а к горлу подступила мерзкая су­хость. Одной из таких проблем была оставлен­ная у пикета машина, которую ему вряд ли суж­дено было вернуть назад.

* * *

Гвоздик мирно спал в грязной комнате ста­ренькой коммуналки, блаженно разметавшись на смятой постели. Ему снились теплые, шелес­тящие волны моря, которого он, к слову сказать, никогда в жизни не видел; чудились длинноно­гие красотки, трепетно ласкающие его усталое тело, мерещились батареи первосортного вина, выставленного на огромном столе в окружении первостатейной закуски.

Сквозь дремотное сознание его слуха косну­лась непонятная возня за дверью, а громкий треск напрочь лишил вора сна.

Юра даже не успел толком ничего понять, как перед его заспанными глазами возникли не­сколько дюжих фигур в бронежилетах и с авто­матами наперевес.

— Не двигаться, милиция! — приказал вла­стный голос, и для пущей убедительности его обладатель саданул парня прикладом по голове.

К слову сказать, Гвоздик и не пытался дви­гаться — настолько его парализовал неожидан­ный визит.

Получив глухой удар по лбу, вор откинулся на мягких подушках, ощущая липкую жидкость, скатывающуюся по впалой щеке. На губах по­явился соленый привкус крови, в голове зашу­мело. Он понял, что шутить с ним никто не со­бирается.

— Слышь, начальник, — обратился вор к своему обидчику, — у вас, что, так принято — звездюлями здороваться? И что это ты понагнал своих волчар, как будто решил залакшать бес­предельного мокрушника?

— Заткнись! — рявкнул все тот же автоматчик и сопроводил свой приказ увесистым пин­ком в грудь.

Пытавшийся приподняться вор отлетел к стене и надсадно закашлялся.

Пока он справлялся с подкатившим присту­пом, опера профессионально упаковали его за­пястья в металлические браслеты.

— Ну ты даешь, начальник, — сквозь зубы процедил Гвоздик, — пинаешь меня, как Марадона мячик...

— Что-то наш клиент разговорился, — как бы про себя протянул старший группы захвата и выразительно посмотрел на подчиненных, — надо бы его угомонить.

Двое крепких парней, закинув за спины автоматы, проворно подхватили задержанного и рывком поставили на ноги.

Не успел парень как следует обрести равно­весие, а здоровенный кулак, подобно многотон­ному молоту, обрушился на его ребра. Адская боль острым клином вонзилась в затуманенное сознание и вырвалась наружу диким криком.

Но Гвоздик сдержал в себе этот отчаянный порыв, боясь показать ментам свои муки. Он лишь приглушенно стонал, пытаясь изобразить на лице высокомерную улыбочку превосходства.

А автоматчики продолжали стараться изо всех сил, желая продемонстрировать начальству похвальное рвение. Удары сыпались с монотон­ной и размеренной точностью, как будто громи­лы были запрограммированы на медленное, но неумолимое уничтожение жертвы.

Вор терпеливо сносил побои, в душе истово желая лишь одного — чтобы сознание скорее покинуло его и он смог бы погрузиться в спаси­тельное беспамятство. Юра уже давно бы рухнул под ноги своим мучителям, если бы они не удер­живали его.

— Хватит, — неожиданно прервал расста­равшихся подчиненных старший и только сей­час представился: — Моя фамилия Прол, я ка­питан с Петровки.

— Не могу сказать, что я очень рад знаком­ству, — переведя дух, процедил Гвоздик, злобно сверкнув глазами в сторону капитана.

Усевшись на край неприбранной постели, Прол с полнейшим равнодушием произнес:

— Мне на все твои радости откровенно на­срать. Лучше давай поговорим о деле.

— С каких это пор у честного жулика могут быть терки с голимым мусорилой? — нарочито грубо заявил вор.

Пристально посмотрев в лицо задержанно­му, опер расстегнул застежки бронежилета и произнес:

— Хочу предложить тебе достойный вари­ант: ты нам выдаешь цепочку, а я оформляю явку с повинной, то есть чистосердечное при­знание. Получишь свой трешник, и свободен, как ветер в поле.

Облизав окровавленные губы, Гвоздик сар­кастически улыбнулся:

— Чистосердечное признание смягчает вину и увеличивает срок. С пидором и прокурором будешь по душам базарить, а мне в уши дуть не надо — я не первоход и не ссученный фуфлыжник. Хочешь шманать — вперед; найдешь чего — пойду на этап, к хозяину; а по-другому никак, уж не взыщи, начальник.

Выслушав это дерзкое заявление, капитан вполголоса бросил подручным:

— Что ж, приглашайте понятых...

— Момент, гражданин начальничек, — пре­рвал его вор, — хотелось бы заглянуть в прей­скурант: где ордер на арест и постановление о проведении обыска?

Нисколько не удивившись «учености» подо­печного, Прол вытащил из внутреннего кармана пиджака необходимые бумаги и помахал ими перед носом задержанного.

— Доволен? — спросил опер, нахмурив брови.

— Ищите, — вяло отозвался вор и опустился на скрипнувшую кровать.

Один из милиционеров распахнул дверь и пригласил войти в комнату средних лет супру­жескую пару — соседей Гвоздика по коммуналке.

Обыск начался. Но искать особо было не­где — всей обстановки-то было лишь старая панцирная кровать и древний деревянный шкаф, служивший по совместительству и гардеробом, и сервантом, и Бог его знает чем еще.