— Сеньор… — сказал он ласково, и я понял, что если меня, возможно, бить и не будут, то на улицу вышвырнут непременно. И я сам — по собственной воле! — стараясь держаться прямо и ступать твердо, удалился из рая. И даже не оглянулся на обретенное и утраченное в один миг.
— …Так, твою мать, развалился тут фон-барон, а людям, бля, и сесть негде!
О, великий могучий русский язык! Великий (ростом), могучий (в плечах) парень стоял надо мной. С кружкой! В которой — одновременно бледная и мутная — плескалась желтая влага.
Привезли!
Первую кружку я осушил залпом. Со второй присел на скамейку, чтобы выпить уже «с чувством». Широкоплечий парень (мой спаситель!) лениво обнимал левой рукой щуплого старичка. Тот возбужденно бормотал:
— Сейчас вспомню… погоди, погоди… И если вспомню — еще кружку ставишь, так? Не обманешь? Сейчас… погоди… Вот: «Последний советский гражданин на голову выше любого высокопоставленного буржуазного чинуши, влачащего на своих плечах ярмо капиталистического рабства». Слово в слово! Именно так товарищ Сталин и сказал. Можешь не проверять… хотя где ты и проверить-то можешь?..
Расплескивая пиво, парень хохотал во все горло:
— Ну ты, отец, даешь! Голова! Чего знаешь-то! Надо запомнить, шефу сказать. Пусть в офисе плакат повесит. Ох, не могу! Ну-ка, повтори… Последний советский гражданин, говоришь? Ну ты даешь, папаша! Молоток! Сейчас принесу, как обещал. Уговор, он ведь дороже денег… Это я знаю. Ох-хо-хо! Ну, чистая умора!
Старичок блаженно жмурился и сопел. На губах его пузырилась не то пивная пена, не то слюна.
Какой-то худой рыжебородый мужчина, в грязно-серой расстегнутой рубашке с закатанными рукавами, поставив ногу на скамейку, декламировал стихи:
Мадрид, Париж, Берлин, Варшава,
Россия — громкая держава,
Вся умещается в груди.
Снега, дожди над крышей ржавой…
Вставай со славой и — иди!
Куда?..
Старик, уже задремавший на скамейке, вскинул голову:
— К-куда? Да. Куда ты зовешь нас, дорогой товарищ? Знаешь ли ты путь, по которому должна идти Россия? Не зна-ешь! Вот то-то и оно! А зовешь! А знаешь ли ты, что императрина Екатерица заключила перетурие с мирками? Тоже не зна-ешь. И ничего-то вы, молодые, не знаете… — И снова, с пузырями на губах, задремал.
…Чудесен был вкус у воскресного пива. И чудесным было весеннее утро. Ну, а что до соловьев — то и Бог с ними! Не закусывать же ими, честное слово. Пусть поют белой петербургской ночью для влюбленных и для романтиков. Всем и каждому — даже последнему советскому гражданину — должно быть хорошо на белом свете.
Карменсита, или осколок дня
— Ее пример — другим наука.
Но Боже мой, какая скука:
Она другому отдана
И будет век ему верна!
— О Господи! Вдобавок ко всему еще и Пушкина переврал!
Из разговора
Фантастический рассказ
«Если-предчув-ствие-меня-не-обма-ныва-ет, — поднимаясь по лестнице, в такт шагам говорил про себя Валентин, — а-оно-меня-никогда-не-обма-нывает, — то-мне-здесь-отло-мится-по-хоро-шему… Вот-только-не-торопить-СЯ!» Валентин нашел нужную дверь, нажал кнопку звонка.
Он сам вызвался пойти к Светлане Борисовне, старшему бухгалтеру, хотя и не служил под ее началом. Она заболела, а надо было подписать кое-какие бумаги. Валентину Светлана нравилась… и к нему, кажется, она тоже относится с симпатией… Посему и было у него сейчас приподнятое, игровое настроение.
Дверь открыла сама хозяйка. Правой рукой она придерживала у горла ворот халата.
— Входите, Валентин Евгеньевич, я вас ждала.
— И я ждал встречи с вами, словно цинготные зубы вкусной и здоровой пищи, — ответил Валентин, стоя уже в прихожей.
— Ого! — улыбнулась хозяйка. — Ответ, признаться, весьма неожиданный. Что же, если вы голодны, то, разумеется, я вас накормлю.
— Да что вы, что вы, Светлана Борисовна, я не голоден. Это я так… пошутил… неудачно, наверное. Тогда извините. Но я, честное слово, рад, что пришел к вам.
— Ну, а чаю-кофе все-таки выпьете?
— Спасибо. От кофе не откажусь.
— Тогда проходите на кухню.
С делами было покончено в десять минут. За это время вскипела вода. Хозяйка поставила на стол банку растворимого кофе две чашки, сахар, достала коробку конфет.
Они сидели на диване, полукругом охватывающем кухонный стол. Светлана Борисовна стала говорить про квартиру, про житье-бытье. Потом спохватилась:
— Да что это я, ей-богу! Вам все это неинтересно.
Валентин немного придвинулся к ней.
— Говорите, пожалуйста. Я слушаю вас — и целую ваш голос.
— Молодой человек у нас поэт? — Светлана Борисовна критически оглядела его и спросила: — А вы уверены, что умеете целовать?
— ???
— Я имею в виду голос.
Валя взглянул на ямочки возле Светланиных губ и произнес, как бы задумчиво и со вздохом:
— Если ты сведешь на нет
мой родной менталитет,
будешь плакать ты сама —
я сведу тебя с ума.
А Светлана Борисовна ответила без вздоха и совершенно серьезно:
— Я и не знала, что мы с вами на «ты», Валентин Евгеньевич!
— Но что нам мешает перейти на «ты»? — Валентин еще немного придвинулся к хозяйке. — А я могу даже поэму о любви прочитать. Оптимистическую.
— Длинную?
— Очень.
— Тогда не надо.
— Но я все равно прочту. Уверен, что вам понравится.
Если я приду однажды
и скажу, что я несчастен, —
выстави меня за дверь.
— Всё?
— Всё.
— Но я могу выставить вас за дверь прямо сейчас. Не хотите?.. Тогда, молодой человек, сидите тихо и не чирикайте.
Глаза Светланы смеялись, но лицо ее было строгим. И даже, наверное, хмурым.
Сидеть тихо и не чирикать — это в планы гостя не входило.
Он был уже готов положить свою ладонь на ее руку, но в это мгновение откуда-то из-под дивана вылез пуделек и деловито уселся между ним и Светланой Борисовной. Та от души рассмеялась.
— У-у, какой славный песик! — фальшиво сюсюкнул Валентин.
Хозяйка обиделась.
— Это девочка, — сказала она сухо. — Ее зовут Карменсита.
Валя попытался улыбнуться:
— Подходящее имя для карманной собачки.
— Опять обижаете, Валентин Евгеньевич, — надув губки, произнесла хозяйка.
Валентин потер пальцами мочку уха.
— М-да… Не угодил… — Помолчал. — А знаете что? Давайте я ее выведу погулять?
— О-о! Вот это было бы очень мило с вашей стороны. Не затруднит?
— Какой разговор, Светлан Борисовна?! Для вас… ради вас… я… — заторопился Валентин.
Выйдя на улицу, он почти тотчас выпустил поводок из рук. Карменсита помчалась к ближайшему деревцу. Валя глянул вослед собачке, сплюнул и пошел в дом.
— А где Карменсита? — с неподдельным испугом спросила Светлана Борисовна.
— Да вот, — стал оправдываться Валентин, — не успели выйти за дверь, а она вырвалась и убежала…
— Врете! — Хозяйка схватила с вешалки пальто.
— Да погодите же, Светлан Борисовна! Вы же больны! Да не волнуйтесь вы так! Сейчас я приведу вам ее!
— Не верю я вам, Валентин Евгеньич. — Светлана Борисовна торопливо сбегала вниз по лестнице. — Ни на грош я вам не верю.
Карменсита, поскуливая, сидела у самой двери. Хозяйка схватила собачку, прижала к груди.
— Дрожишь, бедненькая! Малышка моя! Перепугалась, девочка?.. А вы, вы, Валентин… как вас там по отчеству… Уходите сейчас же! Видеть вас не хочу! Вы просто изверг какой-то!.. — Она осеклась. Глаза ее пылали гневом и презрением.
«…Не задался день, — думал Валентин, идя по улице. — Не день, а осколки какие-то. А вроде все так славно начиналось!.. Э-эх, поторопился я. — И вспомнил: утром ему снились птицы; а оказалось: трезвонит будильник. — Вон оно что! Вот отчего фиаско — сам день начался с обмана…»
