— Батюшки!.. Как ласточка! Гляди, гляди!..

Аэроплан уходил все выше и выше Затихало фырчанье. То сначала казался ястребом, потом поменьше, а потом точкой и, наконец, совсем скрылся.

Долго мужики не расходились с луга.

О Кирюхе хватились только к вечеру. Кому во время суматохи глядеть, где Кирюха и что он делает?

— Да куда запропастился мой парнишка, — удивлялась мать, — и не завтракал и обедать не приходил.

Прождали день, другой.

— Иди, тетка, в совет заявляй.

Пошла тетка к милиционеру.

— Парнишка мой куды-то провалился… Поискать бы… Сделай милость…

— Ладно! Пиши заявление.

— Неграмотная я… Ох, грех-то какой… Куды бы ему деться-то?

Филин с Аркашкой бегали по лесу с утра до вечера, надрывались.

— Кирюха… а… Где ты? А-у!..

Но молчаливый лес глухо и нехотя откликался.

— А-у… — Нет Кирюхи…

Илюшка с Конопатым бегали и по оврагам, забегали в соседнюю деревню.

Мать выходила за околицу, останавливала проезжающих.

— Не встречали вы парнишку такого-то и такого-то…

Проезжающие задерживали лошадь, чесали кнутом поясницу и долго думали.

— Нет, тетка… Как будто такого не встречали.

Мать голосила все дни.

— И на кого же ты меня спокинул, родной сыночек? И свою родную сторонушку… Ох…

А бабы-шабрихи решали:

— Значит утоп. Больше некуда ему деваться.

И не выдержала мать. Позвала грамотную Дуньку и попросила в поминание переписать «отрока Кирилла со здравья на упокой».

А ребята уже на другой день были далеко-далеко. Как взвились, Горка сейчас же к углу.

— Черная Маска! — разгреб руками кучу. Зашевелилось что-то в углу и сверкнули два глаза. — Черная Маска, летим!..

— Летим, говоришь?

— Летим, — ответил Американец, — посмотри…

Кирюха прилип к окну. Сначала ничего не мог разобрать. Один воздух. Белое… Белое…

— Ты посмотри вниз, — указывал Гора, — видишь вон речка… Лес.

Кирюха стал кое-что разбирать.

— Ой, как все чудно! Это нешто река такая? Вроде лужа. Мать честная, людей совсем не видать!

Впереди, где сидели, летчики, гудел мотор, ровно без перебоев. Аэроплан не качался.

— До неба можно долететь? — спросил Кирюха.

— Папа говорит, что на самом верху воздуху нет. Задохнемся.

Вдалеке показался большой город.

— Сейчас приедем! — проговорил Гора — лезь, Черная Маска, лезь скорей… Прячься! — Черная Маска жиганула на свое место.

Затихает мотор, снижается над аэродромом. Вот стукнулся слегка и побежал на мягких колесах по ровному полю.

Горка, сидя в кабине, слышит, как подбежали люди, товарищи отца, здороваются. Сидит Горка, еще не дает о себе знать.

— Куда теперь деть Черную Маску?..

А Кирюха как нарочно все сильнее сопит и возится.

— Тс… Идут, — ткнул его ногой Горка,- не ворочайся!

Дверь открылась, и в кабину просунул голову отец.

— Ну, товарищ, вылезай, — весело проговорил отец. — Будет, налетались…

Горка не шевелился.

— Ты что? — удивился отец, — да вылезай же! Мать тоже ожидает. Ну, скорей.

Но тут отец вдруг насторожился. В углу кто-то сопит и страшно возится. Горка вздрогнул и оглянулся.

— Эй, кто там! — окрикнул летчик.

Куча сразу же перестала шевелиться, и вдруг: — Пчи-и!..

Не выдержал Кирюха, пакля в нос попала.

— Пчи! Пчи!

Кинулся отец, давай руками шарить.

— Кто здесь? Говори, кто здесь? Ого! Что-то живое… Ага, попался… Вора поймал.

Вытащил на свет, стряхнул, так и ахнул.

— Кирюшка!

Весь измазанный, испуганный глядел на него парнишка.

— Ты как это сюда?

— Папа! Это-верная Маска…

— Какая маска?

Выволокли Кирюху наружу.

— Смотрите-ка, вот это-то, гостинец привезли!

Окружили бедного парня, а Кирюха все еще испуганно оглядывался на чужих.

На окраине, за заставой дымит большими трубами завод Добролета.

Готовит этот черный огромный завод стальных друзей — советские аэропланы.

Много цехов на заводе, а еще больше людей. Вот и в сборочном цеху пробные моторы. Разговаривать нельзя — все заглушает шум. А в механическом до боли трещат станки Серебряной тонкой стружкой вьется сталь под ножом.

Прямо на полу, на корточках кудрявый подросток Старательно обтирает паклей части машин. Около него банка с маслом.

Старый слесарь Василич, заправив что нужно в станок-сверло, отошел. Сел на табуретку, стал свертывать цыгарку.

Посмотрел на подростка через очки.

— А что, Кирюха, мать не приехала?

Парнишка поднял голову и ощерился.

— Вчера приехала, — весело ответил он и принялся быстрей обтирать паклей.

— Ну, как ей Москва-то наша показалась?

Кирюха рассмеялся.

— Голова, говорит, закружилась. Еле-еле разузнала. Милиционер довел по адресу. Теперь сидит у меня в комнате и боится выходить. В коридоре запутается. Знаешь, ведь какой большой дом-то?..

Василич дымил цыгаркой, зорко одним глазом поглядывал, как стальная серебряная стружка целым пучком тянулась к полу.

— Рада мать-то?… — спросил Василич.

— Меня в живых не считали. Там дома-то, — бойко продолжал парнишка, — письма мои все не доходили… Полгода все мать собиралась приехать. Вот и приехала.

Уж скоро гудок. Рабочие отирают руки чистой паклей и умываются. Пихают газеты в сумки и толпятся у выхода.

Ну, вот и гудок. Шарахнулись рабочие из ворот.

— Пойдем, Кирюха! — зовет Василич.

Кирюха с сумкой первый из-за ворот.

Дом-коммуна, где жил Кирюха Пшенов — большое трехэтажное здание, недалеко от завода. Кирюха жил с двумя товарищами в одной комнате.

Быстро летел по ступенькам, на второй этаж. Скорей по коридору, в первую дверь.

— Вот и я! — крикнул Кирюха. Повесил свою сумку на гвоздь, повернулся.

— Ну, что, маманька, не соскучилась?

Мать — сгорбившаяся, с жилистыми руками. Засучив рукава, в тазу стирала белье.

— Портки тебе надо постирать, — заботливо говорит она, — давай еще рубахи, какие есть.

Принялась с первого дня стирать и обшивать. Пол вымыла.

— Все хорошо, сынок, только вот примус твой никак не разожгу. Боюсь…

Вечером Кирюха водил ее в кино, в заводской клуб. Ничего не поняла старуха, и что теперь делается на свете — голову не приложишь.

— Ты чай, сынок, теперь в коммунисты записался? — спросила она его.

— Нет. Меня еще не принимают. Вот осенью в фабзавуч поступлю, тогда в ячейку пойду.

Как-то к Кирюхе пришел и старый товарищ Горка. Мать было не узнала его, чистый больно, да вежливый.

— А помнишь, тетенька, как ты нас молоком кормила? — смеется Горка.

Оставляет Кирюха мать жить в городе, у себя. Большая подмога ему, и товарищи рады.

— Нет, сынок. Умирать поеду к себе на родину, — говорила она. — Куда уж мне, старухе… Это уж вам…

Завернула в тряпочку она подаренный сыном Кирюхой червонец, перекрестилась.

— Ну, проводи меня, сынок. Загостилась.

Наложили ребята московских гостинцев ей целый сундучок, на вокзал проводили.

— Кланяйся там, маманька, Филину, Аркашке. Скажи, что приеду обязательно!

Ехала старая мать из чужого, большого города и на сердце у ней были две радости.

Одна — что своего Кирюху нашла. Вторая — что не напрасно сына вырастила.