свидетельствовало о страданиях смерти, тайнах замогильных"
(Кукольник, т. III, стр. 254). „Что за глаза! Они так и свер-
кали, как два угля!" (Лермонтов, „Герой нашего времени").
Глаза сверкают так ослепительно, что вызывают сравнение
с молнией: „большие черные, глаза сверкали, как молнии"
(Соллогуб, „Тарантас", 25). Порою метафора: глаза — огонь
рождает воспоминание о мифе: „еслиб Прометей жил в наше
время, не с неба похитил бы он чудный огонь, но из глаз ее"
(Вельтман, „Стран.", 2 ч., стр. 79).
Для описания черного цвета волос употребляется сравне-
ние со смолою (Соллогуб, „Метель", стр. 98 — 99; Кукольник,
„Психея", стр. 397; Марлинский, „Мулла Hyp", стр. 38) или
с крылом ворона (Гоголь) или, наконец, с черной тучей (Пушкин,
„Полтава").
Как видим, при помощи красочных сравнений и метафор,
писатели 30-х годов стремятся живописать, но живопись раз-
решает наряду с красочной проблемой и проблему формы и,
стремясь уподобиться живописцам, они не забывают и этого
пластического момента. Путем сравнений и метафор пытаются
точнее определить очертания и линии тела. Ресницы сравни-
вают со стрелами (Гоголь, т. I, стр. 303 — 377), „ресницы,
упавшие стрелами на щеки" (Гоголь, „Вий", стр. 387). Грудь —
с шарами — два мягких шара (Марлинский, „Мулла Hyp",
стр. 38). Грудь — „два полушара, будто негодуя друг на друга,
пробивались сквозь ревнивую ткань..." (Марлинский, I ч., III,
1361
стр. 26; Лермонтов, „Вадим"). Грудь — прозрачные облака,
прикрытые живописно одеждой. „Высокая божественная грудь
колебалась встревоженными вздохами и полуприкрывавшая
два прозрачные облака персей, одежда трепетала и падала
роскошными живописными линиями на помост" (Гоголь).
Волосы — рассыпаются, как облака (Сенковский, т. 3, стр. 167—
168). Грудь — волны, одеяние — пена, их окаймляющая (Вельт-
ман, „Странник", стр. 79). Волосы героини сравниваются с зо-
лотыми волнами хлеба (Полевой, „Аббадонна", стр. 26). Для
определения стройности фигуры женщины писатели прибегают
к сравнению с экзотическими растениями — с лотосом, с паль-
мой (Жукова, т. I, стр. 149; Загоскин, „Искуситель", стр. 160),
с миртом: „тонкий и высокий стан" героини „Постоялого двора"
Степанова, „стройный и гибкий, как мирт" (стр. 45); с кипа-
рисом— стан у одной из героинь Ган „высок и строен, но
никто не вздумал бы уподобить ее гордой пальме, — нет, то был
скорее кипарис, нежный, гибкий, который, чувствуя себя ли-
шенным опоры, печально клонился к земле". („Номерованная
ложа", стр. 395).
Наконец, в сравнениях своих рассматриваемые писатели
вспоминают не раз животный мир. Красавица уподобляется
в своей легкости и воздушности бабочке (Загоскин, „Иску-
ситель", стр. 62 — 63). Походка героини, легкая и плавная,
вызывает сравнение с серной (Степанов, „Постоялый двор",
ч. IV, стр. 94), с ланью (Пушкин), с пантерой, с ласточкой
(Степанов, „Постоялый двор", ч. 4, стр. 94), с лебедем (Пушкин,
Ган, стр. 428). Шея героини сравнивается тоже с шеей лебедя
(Тимофеев, „Преступление", ч. III, стр. 279; Лажечников, „Ле-
дяной дом", ч. III, стр. 103; Греч „Черная женщина", ч. II,
стр. 249).
В рассмотренных красочных живописных сравнениях две
отличительные черты: 1) они носят часто характер „постоян-
ных", так как отдельные элементы женской внешности сравни-
ваются обычно с одним и тем же предметом, причем выра-
батывается клише: ресницы—стрелы, волосы, как смоль,
зубы — жемчуг, шея—лебединая, глаза, как драгоценные камни
и т. д.; 2) они сплошь да рядом являются „уводящими",
так как отличительные свойство их заключается в отвлечении
читателя в сторону от описания того, что сравнивается,
к описанию того, с чем сравнивается (такие сравнения свой-
ственны вообще романтизму). Например, сравнив румянец
героини с яблоком, Ган подробно описывает малейшие оттенки
яблока: „Видали ли вы в садах Украины спелое наливное
яблоко? Всмотритесь в его сторону, обращенную к солнцу:
как под нежной кожицей рассыпаны коралловые крупинки,
как играет в них жизнь розовая, чистая, воздушная, жизнь
1361
утренней зари и облаков великолепного заката. Таковы были
и щеки Утбалы" (стр. 67). Или у Сенковского героиня выз-
вала сравнение с розой, которую он подробно и описывает:
она „раскрылась ночью и при первых лучах солнца лелеет
на. своих нежных листочках две крупные капли росы, в кото-
рых играет юный свет утра, упоенного девственным ее запа-
хом" (т. III, стр. 258). Любит уводящие сравнения Гоголь:
говоря о щеках и бровях казачки, он сравнивает их с маком
и черными шнурочками, которые подробно характеризует;
овал лица девушки сравнивает он с яйцом, которому посвя-
щает детальное описание („Мертвые души").
Легко заметить, что, живописуя внешность, писатели
30-х годов следуют в красках портрета некоторому опреде-<
ленному шаблону"*). Они имеют готовые раскрашенное клише,
маски с волосами цвета смолы или золота, с глазами-сапфи-
рами, агатами, ресницами-стрелами, зубами-жемчугом, румянцем-
розой, лилейным цветом кожи и т. д. Правда, они стремятся
этот шаблон несколько индивидуализировать, подчеркивая от-
дельные подробности, мелочи во внешности красавицы, свой-
ственные ей одной. Чаще всего эти детали красочные. У ге-
роини Жуковой в повести „Суд сердца" „лазуревая жилка,
тихо бьющаяся под прозрачной кожицей" (стр. 8 — 9). У одной
из красавиц Ап. Григорьева ярко очерчены „синие жилки на
прозрачном облике" („Один из многих"). У Ольги в „Вадиме"
Лермонтова „розовая маленькая ножка, едва р а з р и с о в а н -
ная лиловыми жилками, украшенная нежными прЬзрач-
ными ноготками". У одной из красавиц, обрисованных Ган,
кожа столь нежна и п р о з р а ч н а , что, „казалось, заметно
было б о л е з н е н н о е волнение ее крови" („Напрасный дар",
стр. 19). У другой героини той же писательницы „продолго-
ватое личико, как спелый персик, играло румянцем и книзу
покрывалось нежным пушком" („Воспоминание Железноводска",
стр. 57 — 58). У одной из женщин, охарактеризованных Ла-
жечниковым „темный з а г а р , напоминающий картины гре-
ческого письма" („Ледяной дом"). Под глазами героины „Вадима"
„легкая коричневая тень". Глаза у героини Ап. Григорьева,
темно-голубые до того, что их с первого взгляда не различили бы
вы с черными" („Один из многих"). „Главную красоту"
!) Этот трафарет в женском портрете отмечается даже самими писате-
лями 40-х годов. Так, гр. Соллогуб говорит: „Повествователи вообще вино-
