руется отвлеченность философских определений: „Я думаю,

что пространство бесконечно, творение также, и что бог

создал в своей вечности бесконечность миров в беспредель-

ности пространства" (XVI гл.). В. употребляет тот же прием

(XX гл.): „Вселенная есть... человек есть... жизнь есть... По-

добные определения не совсем ясны, но время их дополнит

и объяснит". После чего он прибегает к математическому

толкованию со знаком бесконечности с X и У.

Таким образом, „Странник" сочетал в себе два западных

источника Стерна и де Местра, которые хорошо знакомы рус-

ской массовой литературе этого времени. Это позволяет гово-

рить об общем ф о р м а л ь н о м т е ч е н и и целой литера-

турной эпохи, направленном на разрушение старых и искание

новых приемов повествования.

Подражателем Стерна на русской почве является непо-

средственный предшественник Вельтмана Яков де Санглен 2)

с его сочинением: „Жизнь и мнения нового Трист-

рама", М., 1829.

Сюжет — история деда от рождения и до женитьбы дан

с соблюдением всех особенностей „шандеизма" — излагается

он с бесконечными перерывами, отступлениями в виде беседы

с читателем. Предисловие попадает в 6-ую главу, история

деда, начавшись в 7-й, прерывается различными размышле-

ниями, в числе которых интересно отметить традиционное

рассуждение — о „путешествии в креслах" (гл. 21), где ука-

заны все удобства и приятности его. „Ах, куда же девался

наш дедушка?" — вспоминает вдруг автор (гл. 53) о своем

герое с тем, чтобы снова потонуть в нескончаемых беседах

1) Гл. XXXIII.

2) Я. И де-Санглен оставил также свои „Записки", напеч. в „Р. Ста-

рине" 1883 г., III.

1361

о веселости, о табаке, об Аристотеле, Гомере, Киргизских

ханах и затем воскликнуть: „Опять деда нет! Я оставил деда

на квартире, прихожу, — деда нет, — он тайно от меня выехал

из Бильбао. Взгляните на жалкое мое положение" (ч. II, 18 г.).

Мы найдем з^есь то же нанизывание афоризмов, ссылки

на исторических лиц, по чисто случайным ассоциациям: на-

пример, рассказ о зубной боли королевы английской вставлен

потому, что у автора болят зубы; —игру именами: „но де-

душка! в твое время известны были Твисден, Спарке, Тирелль,

Сандфорд, Токрас, Нельсон, Буркст" (II, 174 е.). Бесконечные

обращения к читателю: „Читатель, тебе не хочется, не досуг,

воля твоя! Садись, ветер попутный, с богом" (II, 75 е.). Подра-

жание Стерновской скачке: „без седла и узды лечу на моем

Пегасе. Природной его быстроты для меня мало, обеими

ногами в бока... через ров, через забор, а где и через дом"

(II, 61 е.). Автор старательно подчеркивает необычайность

своей повествовательной манеры: „Точно так... или нет... да,

точно так... На нашем Российском языке, да едва ли на

каком нибудь другом, нет ни единой книги, которая такое

странное имела бы начало... Обыкновенно автор начинает

роман свой, как Лесаж, Прево, Мармонтель"... „Назовите

авторов, у которых перо о том пишет, о чем и в голову не

приходило. Вы их не знаете, сударыня, у н а с в Р о с с ии

подобных нет" (И, гл. 12). „Цель моя состоит именно в том,

чтобы не следовать примеру авторов — моих предшествен-

ников и быть хотя худым, но оригинальным (I, г. 65). Он

отмечает преднамеренную р а з р о з н е н н о с т ь целого:

„Каждая глава истинный особняк, все равно начнет ли

читатель с 1-го листа или с последнего чтения моей книги"

(I, 44 е.).

И мы находим здесь чрезвычайно интересное стремление

возвести все эти приемы в закон, построить своеобразную

п о э т и к у , основываясь на примере природы (основание, кото-

рое выдвигает, как непременный аргумент, всякая новая

школа): „Как ни постараться придать обыкновенному течению

жизни приманчивость. Взгляни на природу — какое повсюду

р а з н о о б р а з и е — конца нет" (I, гл. 66). Это сходство со

„Странником" дополняется еще и тем, что автор совершенно

неожиданно переходит от прозы к стиху и обратно.

На русской почве де Местр имеет свою традицию. Сначала

появляются переводы его французских подражателей. Так,

в 1803 г. — „ Н о в о е п у т е ш е с т в и е по моей ком-

н а т е " (с фр. перевел Кряжев, М.), где автор заявляете 1 гл.:

„Заслуживаю ли я порицания за то, что путешествую в странах,

которые кавалер Ксавье сделал известными?" — и, переходя от

одного предмета, находящегося в его комнате, к другому, рас-

1361

сказывает историю своей неудачной любви со всякими отсту-

плениями, перерывами, недоговоренностями.

К этому же году относится „Путешест-вие в мои

к а р м а н ы " (пер. с фр. 1803 г., М.) неизвестного автора,

варьирующее тему де Местра, в котором отсутствует всякий

намек на сюжет, — это ряд случайных мыслей, воспоминаний,

вызванных предметами, находящимися в кармане. „Эта книга

без всякого плана, заглавие только сучек, за который я иногда

буду уцепляться, когда не придет мне в голову другой мысли"

(18 ст.), — говорит подражатель де Местра, утрирующий его

повествовательную манеру.

Наконец, в 1828 г. является р у с с к и й путешественник,

следующий по дороге де Местра — М. Л. Яковлев, в своем

„ Ч у в с т в и т е л ь н о м п у т е ш е с т в и и по Невскому

п р о с п е к т у " , М. 1828. Он сам устанавливает свою генеало-

гию: „Природа поселила во мне охоту странствовать, судьба

никуда не пускает, свергаю с себя тяжелое иго и отправляюсь

путешествовать. Я... иду, М. Г., иду на Невский проспект! Что

это за путешествие? Как! Разве нет путешествия в карманы,

путешествия по комнате и мало ли, каких путешествий?" (3 е.).

Но характер его путешествия отличается от указанных выше

образцов. Если там авторы путешествуют в сфере своих

чувств и мыслей, то здесь это ряд встреч, подслушанных

разговоров (преимущественно на темы литературные) в клубе,

в трактире, в модйой лавке, сквозь которые проглядывают

обличительные тенденции автора.

Мы встречаемся, наконец, с явными подражаниями „Стран-

нику" в среде третьестепенных писателей, не оставивших

даже своего имени. Таково: „ П у т е ш е с т в и е в солнце

и на п л а н е т у М е р к у р и й и во все видимые и не-

видимые миры", М. 1832 г.

Это путешествие совершается также в сфере воображе-

ния, что автор неоднократно подчеркивает, называя его

„романтической мечтой", „фантастической мыслью, унесенной

на легких крыльях воображения в хаос невидимого мира"

(6 е.). Он летит на крыльях Серафима. Повествовательные

приемы стали уже традиционными: — безпланность, разрознен-

ность, бессюжетность, бесконечные обращения к читателям:

„Добрые и почтенные читатели и читательницы, извините