будем мы делать, любезные читатели, до тех пор, покуда не
отыщется герой наш?" — и в следующей XIII главе действие
также неожиданно переносится во двор боярина Любы, кото-
рый забавляется шутом, „рябой зегзицей" и рассказами тата-
рина— дается длинная вставная повесть о Гульбухаре. Вдруг
приезжает гонец, розыскивающий Иву, и боярин вместе с чита-
телем угадывает его в шуте. Главный же герой Ива Олель-
кович, мелькнувший вначале, в первой главе, и надолго
исчезнувший за своими предками, появляется, наконец, во вто-
рой части в пятой главе, родившись от своего родителя Олеля
Лавровича, и автор напоминает о давно забытой вступительной
1361
сцене: „Итак, читатель наверное помнит, что наш боярин
Ива Олелькович ехал по селу Облазне верхом на крестьянине
Юрке" (VI гл.). И вся его история строится по типу развер-
тывания авантюр, для чего использована сказочная композиция,
но и здесь повествовательные части переставлены: вслед за
началом приключений, — похищением Марианны, дан конец —
благополучное возвращение, а затем уже идет серия подвигов
Ивы, о которых рассказывает сначала слуга Лазарь, а затем
сам автор.
Таким образом, повествование строится на ряде неожидан-
ностей, (отступления, перерывы, вставные истории, перестановки
частей), которые рассчитаны на то, чтобы держать внимание
читателя в непрерывном напряжении. Для этого автор постоянно
обращается к нему, испытывает его догадливость, привлекает
к самостоятельным сопоставлениям и выводам, не договаривая,
намекая, давая мотивировки значительно позже событий и по-
ступков, что придает им „остраненный" *) характер. Все эти
композиционные приемы, кстати сказать, чрезвычайно близки,
например, Достоевскому, который в целях заинтриговывания
читателя дает следствия раньше причин („Вечный муж"), дей-
ствия раньше мотивировок („Преступление и наказание") и тре-
бует от него постоянной активности 2).
Гротескный колорит „Странника" перешел и в „Кощея
Бессмертного". Вся история Ивы Олельковича дана под двойным
углом зрения: сказочно-мифологическое мир о восприятие героя
сталкивается с реалистической трактовкой происходящего авто-
ром и от резкости несоответствия получается впечатление гро-
теска. Например, в брачную ночь происходит похищение Ма-
рианны, прелестной жены Ивы, которое приписывается последнем
козням злого и таинственного Кощея Бессмертного. Но введенная
перед этим сцена любовного объяснения Марианны и Воймира
придает всему происходящему вполне реальный характер и раз-
рушает сказочную фантастику, делая Иву смешным в глазах
читателя. Как и всегда, В. подчеркивает эту двойственность и это
разрушение. Сначала рассказ о подвигах Ивы вложен в уста
Лазаря в виде сказочной стилизации, но автор прерывает его:
„много хитрых и чудных вещей знает Лазарь, да не со сказки
Лазаря моя былина писана. По книжному вот как было"
(III, 22 е.).
„ П р е д к и Калимероса, А л е к с а н д р Филиппо-
вич М а к е д о н с к и й " 1836 г. непосредственно продолжают
*) Термин В. Ш к л о в с к о г о (см. „Теорию прозы", 1925).
Об этом у Г р о с с м а н а в его известной работе: „Композиция в романе
Д." Вест. Евр. 1916 г. № 9, а также у М. Д а в и д о в и ч : „Проблема зани-
мательности в романах Д. (Сб. „Творческий путь Д." 1924 г. под ред. проф.
Б р о д с к о г о ) .
1361
традицию „Странника", откуда взят даже эпиграф: „И снова
в путь" (IV часть, ненапечатанная). Это также путешествие, но
уже не в область сердечных воспоминаний, а в историческое
прбшлое. Соблюдены все те же принципы постройки: калейдо-
скопичность, разрозненность, случайность ассоциаций. „Проби-
раясь из древней истории в мир Божий", писатель похищает
Пифию, затем неожиданно попадает на почтовую станцию и, об-
наружив сходство между капитаном де-Почт и Александром Ве-
ликим, обращается к последнему, переносясь неожиданно в ла-
герь Филиппа. На такой случайной ассоциации строится начало
Еомана, который сейчас же снова прерван вставной историей
[аполеона, затем рассказом цыгана. Наконец, внимание б. со-
средоточивается на определенном сюжете—жизни и подвигах
Александра Великого. Но и он не получает своего развития,
так как в наиболее интересный момент, когда рассказывается
о зарождении роковой любви Александра к Зенде, — автор от-
влекается в область настоящего, — и повествование обрывается.
Разворачивается оно чрезвычайно фрагментарно, переры-
ваясь бесконечными лингвистическими розысканиями: восста-
навливается этимология ряда слов (мавзолей, кабак, орган
и других), совершается ряд словопроизводств (Темпей — тем-
ный), привлекаются звуковые ассоциации (Иван — Эван).
Чтобы вернуться к прерванной теме вводятся ф р а з ы-с крепы:
„но обратимся к Дарию", „но обратимся к делу". Таким
образом, быстрота и легкость переходов „Странника" здесь
отсутствует.
Вельтман сам так характеризует свое произведение в письме
к Погодину: „Пользуюсь случаем доставить вам моего „Филип-
повича", исполненного историко-этимологического бреда. Сочи-
нение без цели, без намерения, без начала, без конца, но все-
таки, если вздумаете прочесть во время бессонницы, то мо-
жет служить сонйым зельем". (Папка № 3521, Погодинский
архив).
Берясь за исторический сюжет, он намеренно обнажает
приемы писателя исторического романа. Необходимое мысленное
перенесение последнего в прошлое, он делает реальным, физи-
ческим, становясь действующим лицом романа, участником
бесед с Аристотелем, с Филиппом и даже воспитателем сестры
Александра. Здесь снова проявляется то нарушение законов
времени, которое мы наблюдали в „Страннике".
Толкуя поступки героев с точки зрения человека XIX века,
он разрушает исторический колорит, и этот двойственный ас-
пект создает постоянные гротескные сдвиги. Например, автор
ведет беседу с Филиппом в таком тоне: „Эх Филипп Аминто-
вич, нашей кожи не обдерут на бубен, пойдем" (46 стр.).
Двоюродный брат Олимпии говорит по поводу образования:
1361
„Науки юношей питают", к Филиппу применено такое срав-
нение: „Филипп сидел, как хохол на возу, в который были
запряжены попарно все греческие республики" (49 е.). И, как
всегда, автор сам подчеркивает странность своего. участия
в романе: „Может быть, читатели спросят на каком языке
разговаривал я с Филиппом?" (43 стр.).
„Эта д е ф о р м а ц и я и с т о р и ч е с к о г о жанра совпа-
дает с общим отрицательным к нему отношением". Одоевский
пишет, что „этот род надоел, осмеян, освистан" *).
Итак, свои искания в области жанров и приемов пове-
