И вот Левайан едет на север с запасом провизии на два года, не считая дичи, которой изобилуют эти места, — позднее охота станет единственным способом пополнения его кладовой. Он выехал из очень небольшой зоны, в которой чувствовалось разрушительное действие цивилизации, — и тут же оказался в райских для охотника и натуралиста краях. Франсуа радовался как дитя, восторгался, как художник, пускался на хитрости, как краснокожий, а при виде неописанной антилопы, неизвестной ящерицы, неведомой дотоле птицы — загорался алчностью, как золотоискатель.

Поскольку Франсуа хранил чучела всех больших и маленьких животных, нужно было придумать, как бы поменьше повредить живых представителей фауны — особенно птиц, которых пули и дробь часто разрывают на мелкие части. И вот Левайан выдумал хитрый способ. Он клал сколько нужно пороха, забивал заряд вместо пыжа огарком свечи длиной в полдюйма, наливал в ружье воды и подкрадывался как можно ближе к нужной птичке. Оглушенная струей, мокрая птаха падала в руки охотнику без тех повреждений, какие наделали бы силок или дробь.

Левайан был храбр и жалел бедных изголодавшихся дикарей — он убивал слонов и на званых пирах кормил туземцев горами мяса. Кремневые ружья, при виде которых современные путешественники, имеющие многозарядные карабины, только пожали бы плечами, в его руках творили чудеса; из тяжелого тридцатифунтового мушкета можно было свалить слона…

Впрочем, за добрые дела Левайану воздавалось сторицей — он очень выгодно продавал слоновую кость.

Сначала путешественник сильно растерялся, не зная, какие плоды на окружавших его деревьях и кустах съедобны, а какие ядовиты. Неожиданно незаменимым помощником и дегустатором для него стала капская обезьянка по кличке Кеес — очень ласковый, зоркий и преданный хозяину. Большой лакомка, Кеес обладал неким чудным инстинктом: одни плоды сжирал с удовольствием, другие же, рассмотрев, с негодованием отбрасывал; человек на его месте никак не определил бы, хорош этот плод или дурен.

Кеес исполнял также обязанность — по остроте его органов чувств — сторожа, особенно ночью, никакой пес не мог с ним сравниться. Он ездил с хозяином и в лес на охоту — иногда фамильярно усаживался на плечо, но больше всего любил скакать верхом на собаке.

Левайан знал: белые обыкновенно жестоко обходятся с туземцами и те платят той же монетой. Нужно было отличаться от всех наружностью, чтобы его ни с кем не путали. Лучше не было средства, чем борода: в те времена все белые люди в колонии брились. Скоро Франсуа все стали узнавать и хорошо относиться к французу. К тому же, будучи метким стрелком, он часто в неурожайные годы избавлял несчастных туземцев от страшного голода. По просьбе туземцев Левайан в изобилии стрелял антилоп и буйволов, приносил много мяса и находил к сердцам африканцев дорогу через желудок.

Пропутешествовав несколько месяцев вдали от города, Левайан понял, почему негры, и в особенности кафры, так ненавидят белых — они ведь видят почти исключительно местных колонистов, буров. Узнал он и сколь опасны для одинокого белого путника огромные орды кочевников.

Колонисты позволяли себе немыслимые жестокости. То, что сообщает об этом Левайан, очень ужасно, хотя и интересно.

«Вопреки всеобщему мнению, — пишет Левайан, — кафры — народ миролюбивый и тихий. Но, поскольку белые постоянно их грабят и режут, кафрам приходится обороняться. Буры ославили негров свирепыми и кровожадными людьми в оправдание собственных лютостей и грабежей. Но всем ведь известно, что под предлогом розыска нескольких украденных коров вырезались целые негритянские племена, включая женщин и детей! В качестве “компенсации ущерба” буры разоряют посевы кафров, уводят их скот. За один только год “компенсация” составила двадцать тысяч голов!»

Однажды отряд колонистов разрушил кафрский поселок. Двенадцатилетнему мальчику удалось убежать и спрятаться в звериной норе. Один из буров отыскал парнишку и отвел с собой в рабство, но мальчика захотел забрать командир колонистов. Буры повздорили. В гневе командир воскликнул: «Так пусть никому не достается!» — и тут же уложил мальчика выстрелом из ружья в упор прямо в грудь.

Часто эти сволочи для забавы привязывают пленных и стреляют в них, как в мишень, причем нужно не убить негра, а попасть в ногу или в руку.

В общем, грабежи и убийства здесь — обыкновенное дело, и все ужасные бойни несут неграм несчастье и горе…

Левайан в обществе буров однажды удивился, почему губернатор не прикажет прекратить безобразия.

— А он приказывает, — расхохотался один из буров. — Только и делает, что шлет сюда приказы. Да он где, губернатор-то? Он отсюда за двести миль, чихать мы на него хотели!

— Положим, — возразил Левайан. — Но он может прислать не одни приказы, а еще и добрый отряд солдат, чтобы каждого виноватого взять и отправить в город — тогда что?

— Тогда… — ответил бур. — Ну, пусть попробует, а мы тогда вот что сделаем. Мы соберемся все вместе, половину солдат зарежем, засолим в бочках и с другой половиной отправим назад. Будут знать, как к нам соваться!

День за днем, от ночевки к ночевке, медленно, но верно повозка везла Левайана в земли свободных кафров, куда буры заходить не дерзают, — и понятно почему. Там путешественник встретил гордых, статных мужчин и восхитительных женщин, сложением не уступающих статуям Венеры[218].

Туземцы там добрые, славные люди, живущие скотоводством, плодами земледелия и охоты. Но обижать этих добрых людей, — говорит Левайан, — не стоит: мирные земледельцы вмиг превратятся в отважных и беспощадных воинов.

Путешественник любовался их статью, наслаждался гостеприимством, обменивался подарками, пил дивное молоко, которое хранят в удивительнейших корзинах: они сплетены так искусно, что ни капли жидкости не вытекает.

Путешественнику понравилась и верность супругов (хотя встречается иногда и многоженство), причем отцы привязаны к детям не меньше, чем матери.

Кафры непрестанно курят коноплю, делают недурную посуду, умело и терпеливо пасут скот, умеют строить удобные дома, чтобы укрыться от зимней непогоды. В общем, живут достаточно богато — во всяком случае, гораздо лучше, чем большинство кочевников.

Шестнадцать месяцев подряд колесил Левайан по Африке — то было первое его путешествие. Он собрал и с несравненным искусством препарировал коллекцию редчайших млекопитающих, неизвестных насекомых, а главное — птиц, не включенных в каталоги крупнейших собраний мира.

Вернувшись после долгого отсутствия в Кейптаун, Франсуа позаботился о своих сокровищах: большую часть отправил во Французский музеум[219], кое-что подарил другу Темминку. Путешественник также незамедлительно выправил вольную всем верно служившим ему рабам.

В Кейптауне Левайан сразу затосковал посреди столь чуждого общества…

«Шестнадцать месяцев непрерывной охоты, — пишет он, — не охладили моего усердия, не насытили всех желаний. Эта все более настоятельная страсть к пополнению моих познаний в естественной истории рождалась самим множеством только что узнанного и накопленного мною. Мои тяготы превратились в ничто, как только я сбросил с себя их бремя…»

Пятнадцатого июня 1783 года он вновь отладил фургон и отправился в путь. С ним были все те же быки, собаки, лошади и готтентоты — отныне свободные спутники, а наипаче — верные друзья Левайана.

С точки зрения пользы для естественной истории, второе путешествие оказалось, возможно, еще плодотворней первого. По расстоянию оно намного превосходило первое, а продолжалось на месяц меньше. За такое сравнительно короткое время Левайан побывал в Большом и Малом Намакваленде; при этом он перенес много тяжких невзгод и не раз подвергался серьезной опасности. Он собрал очень точные, любопытные, а главное — достоверные сведения о неизвестных прежде племенах; позже все они были проверены, и Левайан подтвердил репутацию проницательного, правдивого, добросовестного исследователя.