— Настя, когда ты уже успела познакомиться со Львом? — спросила Карина, отвлекая ее от мыслей о «Мосье Николя». Она закончила свою работу и пришла помочь с молочным отделом.

— Со Львом? А ты что, его знаешь?

— Кто же его не знает! Он хозяин пиццерии. Симпатичный и далеко не бедный парнишка! Лично я с ним не знакома, но видела несколько раз в пиццерии — мы с Лешкой частенько туда ходим. Несколько раз в неделю Лев приходит и к нам в супермаркет. Покупает обычно чай, кофе, батон, сыр и ветчину. Не женатый, наверно, — иначе одними бутербродами не питался бы. А ты, я смотрю, зря времени не теряешь — только приехала и уже подцепила такого зайчика!

— Так этот «зайчик» серьезный молодой человек, а мне он показался студентом, что ли. Мы познакомились в Доме Культуры — оба пришли в субботу в библиотеку.

Карина громко рассмеялась:

— Никогда бы не подумала, что его можно встретить в библиотеке! Но это даже хорошо. Я бы на твоем месте тоже на него запала — красавчик, при деньгах, еще и книги читает!

— Ни на кого я не «западала».

— Только не отнекивайся — я видела, как вы ворковали! Вы уже целовались или еще нет?

— Нет. Мы толком даже не разговаривали. Я о нем ничего не знаю.

— А что тебе о нем нужно знать? Я тебе уже все рассказала. Говорю тебе, Лев — отличный парень! Ты посмотри на наших грузчиков, охранников — кто они? Что их ждет? Каждый день одно и тоже, и никакого карьерного роста не предвидится, если они, конечно, не возьмутся за ум и не начнут нормально зарабатывать, сменив место работы. А у Льва уже есть пиццерия! Ты посмотри, как он одевается!

— Да, у Льва хороший вкус. Он элегантный. Перспективный, как ты заметила. Только вот я ему зачем? Я никто и звать меня никак — ни кола, ни двора — беженец несчастный. Я ему не пара. И если честно, я на него и не смотрела как на кандидата в мужья. Я, может быть, вообще замуж никогда не выйду — не хочу быть ничьей игрушкой.

— Глупости все это. Вот влюбишься по уши и как миленькая в Загс побежишь!

— Любовь, любовь… не встретила я еще свою любовь.

Витрина выглядела образцово, и девушки вернулись к своим рабочим местам, но и там разговор о Льве продолжился. Виной тому послужила подаренная книга, и как следствие, Анастасия невольно стала думать о Льве больше, чем о книге, больше, чем о выстиранных шторах, которые Карина принесла. Их еще нужно было погладить, а для этого попросить у вахтерши утюг и выслушать последние политические новости в мельчайших подробностях. Анастасия замечталась и стала представлять прощание со Львом, уверенная, что он обязательно захочет ее поцеловать. А хочет ли она с ним целоваться?

Вечером она поняла, что никаких поцелуев не будет — Лев растревожил ей сердце, но вовсе не романтикой, а своей жалостью к беженцам.

— Мне жаль людей, которые лишились домов, — говорил он, — страшно даже смотреть по телевизору, а каково оно видеть эту разруху воочию, смерть, пожары и взрывы…

— Когда на наш город упали первые мины, мне уже было не страшно, — рассказывала Анастасия, а Лев лишь изредка вставлял свои реплики. — Стреляли чаще из минометов, реже из РСЗО. До первого дня бомбежек уже бывали и бессонные ночи, и ложная тревога, после которой я сказала бабушке, что больше не буду прятаться, пока не станет очевидно, что есть реальная угроза, а не предположения. Я не паниковала и морально уже была готова, что скоро настанет очередь и нашего города — он ведь не особенный, чтобы стать исключением в списке карателей. Грохот танков и другой тяжелой техники — это такая мелочь по сравнению со звуками разрыва снарядов, особенно если обстрелы длятся часами. Как же тут усидеть на месте? В тот день на рассвете начали артиллерийский обстрел наших угольных шахт с берегов водохранилища. Это было первое «доброе утро», не похожее на предыдущие. Я проснулась от громкого взрыва и сразу же поняла — началось. Как обычно, первым делом я подбежала к окну — три снаряда упали на соседней улице и столбы дыма поднимались в небо. Нужно было спускаться в подвал — поначалу оставаться в доме во время обстрелов даже в голову не приходило. Сумка с вещами была наготове, разрывы снарядов гремели так сильно, что дрожали стекла, взлетали шторы, срабатывала сигнализация автомобилей, припаркованных недалеко. Бабушка тоже стояла возле окна, одевалась, и я не отставала: оделась, расчесалась, заколола волосы, даже сбегала в ванную умыться и почистить зубы. Никогда бы не подумала, что в подобной ситуации у меня «хватит ума» чистить зубы. Мы быстро выбежали во двор. Соседка выскочила в чем спала, — видимо проснулась на несколько минут позже, чем я. Ее трясло. Казалось, снаряды падают прямо возле дома. Другие соседи — пенсионеры, одни с документами собирались идти в бомбоубежище, дождавшись затишья, — вторые в подвал. У нас такие бесстрашные или бестолковые люди, что некоторые умудрялись во время обстрелов цветы на клумбе поливать и даже не прятались, но это не про первый день. Один из соседей — с травмой ноги — три дня просидел возле дома на табуретке, а на четвертый — с мамой уехал на море… Большая часть людей уехала еще в первый день обстрелов, им не довелось встречать следующее утро в темном погребе без света под двухчасовой минометный обстрел, как нам… Как только наступило затишье, мы вышли на улицу — людей нигде не было, но знаю, что на другом конце улицы смелые работящие шахтеры и заводчане шли на остановку, чтобы ехать на работу. Обстрел обстрелом, а работать надо... На второй день мы пошли в бомбоубежище. Там была база ополченцев — я подсознательно чувствовала, что там будет совершенно небезопасно, ведь украинские солдаты наверняка знают все точки… А сколько вокруг предателей-наводчиков? Они сливали информацию, устанавливали маячки и каратели бомбили по училищу, бомбоубежищу, по самому поселку и шахтам. На наводчиков была объявлена охота, их загоняли и расстреливали. Умирали и мирные жители. Их разрывало на куски… Собачки без ножек… Бабушки без рук… Велосипедисты, накрытые черным брезентом, посреди дороги… и черные поля сожженной пшеницы.

После прерывающихся всхлипываниями слов о жертвах войны на Донбассе, Лев предпринял попытку утешить Анастасию — обнял за талию и намеревался обнять, но она выскользнула из объятий.

Тихим голосом она продолжала рассказ:

— В последующие дни снаряды тоже падали в районы около шахт, только в центре было относительно спокойно, а вот многим поселкам досталось — будто специально по частным домам били. Причем утром, днем, вечером и ночью. Мы старались уловить хоть какую-то закономерность, график — безрезультатно — они бомбили не по часам, а когда им в голову взбредет, будто обязательно нужно было держать людей в напряжении: стрелять и еще раз стрелять, разрушать, палить и убивать. Так проходит «антитеррористическая операция» на Донбассе. Кого спасают каратели? Первым делом прошлись минами по всем шахтам и бомбили их по кругу, но то ли солдаты их плохо обучены, то ли намеренно, но они били по жилым домам. Я видела дома без окон, с проломленной крышей и заборы похожие на решето, при чем один дом мог быть невредимым, а соседний выглядел так, будто и был целью. Первый день был самый уморительный. Хотелось спать. Приближалась ночь, ночные «фейерверки» и полусон-полумучение в ожидании рассвета, потому что спать в подвале было крайне неудобно: две метровые скамейки, рой комаров и запах плесени. Лежали, сидели, прислушивались, что куда и откуда летит, где падает. Казалось, все очень близко, впрочем, на утро наши предположения подтвердились… На рассвете началось очередное светопреставление. Услышав первый взрыв, я продолжала лежать на боку с закрытыми глазами и думать о том, что в кино все не так, представляла Наполеона с легионами и задавалась вопросом — почему сейчас воюют иначе, почему тупо подходят к городу и закидывают его с расстояния минами или обстреливают с РСЗО, где стратегия, в чем интерес, для чего это вообще… Включили лампу, но она горела недолго — бабах и света нет. Было страшно, и слезы тихонько лились, но я сдерживалась, зато бабушка… Она такая паникерша… Около семи утра стало тихо и мы пошли в бомбоубежище, посмотреть есть ли там места и вообще узнать последние новости — все ли живы, чьи дома попали под обстрел, что говорят ополченцы и вообще что происходит… Этот кошмар длился две недели — две недели ада, а потом для нас с бабушкой все закончилось: наша «избушка» подпрыгнула и развалилась на куски…