Тем не менее мой двадцать первый день рождения в 1965 году прошел на одном дыхании: на террасе, освещенной цветными фонариками и обдуваемой теплым весенним ветром. Все было чудесно, как в сказке; впрочем, как и в любой сказке, не обошлось без злодея. Я вновь почувствовала, как от Филиппы исходят вибрации плохо скрываемой неприязни по отношению ко мне; ее источник оставался для меня тайной. Неужели это из-за того, что я всего лишь на один вечер позаимствовала ее дом для своего праздника? А может быть, она считала меня интеллектуально несостоятельной, а также «женственной» (для Хокингов это слово служило бранным)? Очевидно, моя вера казалась ей смехотворной. «Не принимай это близко к сердцу», – был ответ Стивена, когда я поделилась с ним беспокойством, но такая поверхностная реакция меня не утешила.

Старшая из сестер, Мэри, относилась ко мне более доброжелательно. По мнению их матери, Стивену было трудно простить своим сиблингам появление на свет всего лишь через семнадцать месяцев после его рождения. Мэри была застенчива и щедра от природы, но оказалась в незавидном положении: ее брат и сестра, Стивен и Филиппа, обладали высоким интеллектом и сильным характером, и в целях самозащиты ей пришлось вступить с ними в интеллектуальную конкуренцию, хотя она сама была больше склонна к прикладному творчеству. Мэри очень любила отца и пошла по его стопам, занявшись медициной; именно с отцом у нее были самые теплые отношения в семье. Хотя мои родители имели информацию из первых рук от друзей из Сент-Олбанса о резком, обидном поведении Фрэнка Хокинга с подчиненными в его Медицинской исследовательской лаборатории в Милл-Хилл[42], по отношению ко мне он вел себя благородно и тактично. Жаль, что он не показывал себя миру в лучшем свете; на самом деле это был чувствительный человек, способный проявлять щедрость и другие достойные уважения качества. Много раз он с характерной йоркширской откровенностью говорил мне о том, насколько он и вся его семья рада нашей помолвке, и обещал оказать необходимую помощь. Естественно, он был подавлен диагнозом сына; несмотря на радость, которую ему внушал наш брак, как врач он занимал весьма консервативную и пессимистическую позицию. Мой отец как-то услышал о швейцарском докторе, который лечит неврологические заболевания при помощи контролируемой диеты, и предложил оплатить курс лечения Стивена в Швейцарии. Имея сомнительное преимущество обладания медицинским образованием, Фрэнк Хокинг отверг швейцарские притязания как необоснованные. Он всегда предупреждал меня о том, что жизнь Стивена будет короткой, как и период, в который он сможет выполнять свой супружеский долг. Более того, он советовал нам поспешить со свадьбой, заверив меня, что болезнь Стивена не передается по наследству.

Мать Стивена призналась мне, что, по ее мнению, первые симптомы заболевания Стивена проявились при необъяснимой болезни в тринадцать лет. Она также полагала, что мне необходимо знать все нелицеприятные подробности развития заболевания Стивена, которые проявятся по мере ухудшения его состояния. Однако, если уж существующие методы лечения объявлялись несомненным шарлатанством, я не видела особого смысла в том, чтобы разрушать мой природный оптимизм чередой мрачных пророчеств без какого бы то ни было временного утешения. Я отвечала, что предпочитаю не знать деталей развития болезни, поскольку так сильно люблю Стивена, что выйду за него замуж несмотря ни на что. Я создам для него благоприятную среду, отказавшись от собственной карьеры, которая теперь казалась мне не столь необходимой в сравнении с предстоящим мне делом. В свою очередь, как я наивно полагала в двадцать один год, Стивен будет ценить меня и поддерживать в моих собственных начинаниях. Я также верила в обещание, которое он дал моему отцу в обмен на мою руку: что он не будет требовать больше, чем я в состоянии выполнить, и не станет обременять меня собой. Мы оба также пообещали отцу, что я окончу колледж.

Приготовления к свадьбе шли своим чередом, ознаменованные множественными перемещениями из Сент-Олбанса в Кембридж и обратно, а также типичными свадебными разногласиями: так, Стивен отказывался надевать парадный костюм для утренних приемов, хотя мои отец и брат настаивали на этом, считая, что необходимо придерживаться правил этикета. Стивен также отказался продевать гвоздику в петлицу, считая этот цветок вульгарным, хотя у меня его цвет и аромат пробуждал воспоминания об Испании. Роза оказалась компромиссным вариантом. Мой отец считал, что на любой свадьбе должны говориться памятные речи; Стивен забастовал, отказавшись произносить хоть слово. Вопрос с подружками невесты завис в воздухе и оставался нерешенным до последнего момента; в день свадьбы благодаря чьей-то находчивости их заменили юным Эдвардом в роли импровизированного пажа. К счастью, о месте свадьбы споров не возникло; единогласно было принято решение о том, что ее проведет капеллан Пол Лукас в часовне Тринити-холла.

Церковному обряду, запланированному на 15 июля, должна была предшествовать скромная гражданская церемония днем раньше в Ширхолле[43], Кембридж, поскольку сами колледжи не уполномочены заключать браки, а 25 фунтов за специальную лицензию архиепископа Кентерберийского были сочтены лишними расходами. Остановив выбор на маленьком помещении, мы некоторое время ломали голову над тем, как разместить всех гостей. Некоторых друзей и родственников пришлось безжалостно вычеркнуть из списков; для оставшихся была предусмотрена площадка церковного хора.

Ко всей этой неразберихе добавлялся еще и Наполеон III, Парижская коммуна 1871 года и мой выпускной экзамен по французскому. Незадолго до свадьбы Стивен впервые посетил Международную конференцию по общей теории относительности, в том году проходившую в Лондоне. Я вместе с ним пришла на официальный государственный прием на улице Карлтонхаус-террас, где мы познакомились со многими физиками, впоследствии сыгравшими значительную роль в карьере Стивена: это были Кип Торн, Джон Уилер, Чарльз Мизнер, Джордж Эллис и два русских ученых. Многие из них стали друзьями нашей семьи на долгие годы. Именно на этой конференции мировое научное сообщество, изучающее теорию относительности, впервые было захвачено исследовательской лихорадкой в отношении черных дыр (тогда у них не было столь живописного названия; как феномен они упоминались только в прозаичном описании коллапсирующих звезд). Как показало время, этот ажиотаж продлился несколько десятилетий.

После церемонии гражданского брака, состоявшейся 14 июля под речитатив служащего загса в окружении кабинетов с очередями и искусственных цветов Шир-холла, ко мне подошла моя свекровь и со своей кривой усмешкой проговорила: «Добро пожаловать, миссис Хокинг, потому что люди запомнят тебя под этим именем». На следующий день – день святого Свитуна – шафер Стивена Роб Донован успешно провел нас и наших близких сквозь все перипетии венчания и увеселений в окрестностях Тринити-холла. Это потребовало от него большой ловкости, учитывая количество престарелых родственников и диаметр шляпы Филиппы, украшенной невероятным количеством цветов наперстянки, дельфиниума и маков, видимо, для того чтобы не уступать саду колледжа в изобилии растительности. День был очень счастливым, несмотря на облачное небо и накрапывающий дождик. Наконец ранним вечером, после официального окончания праздника в вестибюле колледжа, где мой отец выразил Стивену публичную благодарность за женитьбу на мне, Роб Донован отвез нас на окраину Кембриджа. Там нас ждала заранее припаркованная на боковой улице машина, наш недавно купленный красный «Мини», обклеенный знаками «Ученик» и недостижимый для коварных замыслов моего брата. Я уселась на место водителя, Стивен устроился рядом со мной; осторожно съехав с обочины, я повезла нас в направлении деревни Лонг-Мелфорд в Суффолке, где у нас был забронирован номер в гостинице «Бык».