Мы были настолько уверены в себе, так нетерпеливо рвались в будущее, что не позволяли столь приземленным проблемам надолго огорчать нас. На самом деле отношение казначея и ему подобных лишь подтверждало обоснованность нелюбви Стивена к напыщенным чиновникам старшего возраста, которую я теперь разделяла в полной мере. Мы прекрасно понимали, что в своем идеализме попираем здравый смысл, осторожность, условности и обыденность. Мы не могли позволить убогому мышлению чиновников помешать нашим великим замыслам или поколебать нашу убежденность. Борьба с подобными бюрократическими мельницами скоро стала нашей собственной версией восстания шестидесятых. Но нашей главной битвой оставалась битва с судьбой. Преследуя свою высокую цель, мы чувствовали за собой право высмеивать такие незначительные дорожные препятствия, как зазнавшиеся казначеи.

Когда человек борется с судьбой, действительно значимо лишь главное: жизнь, выживание и смерть. До сих пор силы судьбы либо дремали, либо были на нашей стороне. Несмотря на все препятствия, наше ближайшее будущее казалось столь же обеспеченным, как и будущее других наших сверстников, учитывая угрозу холодной войны в середине шестидесятых. Для Стивена женитьба влекла за собой необходимость заняться серьезной работой и показать, чего он стоит как физик. В своей неискушенности я полагала, что вера также сыграла свою роль в том, что мы смогли поставить себе цель и добиться ее. В каком-то смысле у нас со Стивеном была общая вера – экзистенциальная вера в правильность сделанного нами выбора, но для меня, как и для моей мамы и друзей, существовало и другое понимание веры – вера в Бога, который, как мне казалось, укрепил меня в моей решимости и придал мне мужества. С другой стороны, я знала о том, что Хокинги, несмотря на методистов в родне, провозглашали себя агностиками, если не атеистами, и находила их привычку глумиться над религиозными ценностями неприятной. Через два месяца после помолвки мы со Стивеном вместе встретили Рождество. После возвращения на Хилсайд-роуд, 14 с утренней службы, на которую Стивен ходил со мной и моими родителями, нас встретили с поднятыми в изумлении бровями и начали отпускать едкие комментарии. «Ну как, ты уже стал святым?» – тихо спросила у Стивена Филиппа саркастическим тоном, и я почувствовала волну необъяснимой враждебности по отношению ко мне. Он лишь рассмеялся в ответ, а его мать продолжила тему: «Да уж святее, чем ты; он ведь находится под влиянием добропорядочной женщины». Я не знала, как относиться к таким замечаниям: проигнорировать их было нелегко, так как от них за версту несло семейным заговором против меня, устроенным с целью поколебать мой оплот – веру, на которую я полагалась в предстоящем мне свершении. Этот цинизм я не могла разделить, в отличие от веселья по поводу выбора текста венчания. Я пришла в ужас, узнав, что в соответствии с Молитвенником 1662 года мне предстояло стать «как иные благочестивые и воздержанные матроны», и проголосовала за версию 1928 года, где эта уродливая фраза отсутствовала.

Успех имеет свойство порождать успех, и скоро у нас опять появилось что отметить. Еще одна суббота была потрачена на написание конкурсной заявки на получение Премии гравитации, учрежденного неким гражданином Америки, в своей мудрости верующим в то, что открытие антигравитации послужит излечению его подагры. Не думаю, что поступившие на конкурс эссе смогли хоть отчасти облегчить страдания несчастного, но его щедрые денежные выплаты победителям значительно поправляли бюджет молодых физиков. За годы своей работы Стивен выигрывал приз Премии гравитации многократно, в различных номинациях, начиная с 1971 года. Однако в 1965-м судьба еще не стала к нему настолько благосклонна; тем не менее наши усилия были вознаграждены весьма своевременным успехом. Через несколько недель меня срочно вызвали с чердака к телефону – на проводе ждал Стивен. Он, как всегда, звонил из Кембриджа за четыре пенни, чтобы сообщить мне о получении им поощрительного приза Премии гравитации в сумме сто фунтов стерлингов. Я скакала по кухне миссис Данхэм в пароксизме восторга. Сложив сто фунтов Стивена и двести пятьдесят фунтов, составляющих вклад, сделанный отцом на мое имя в системе национальных сбережений[40], который я имела право забрать, когда мне исполнится двадцать один, мы могли бы закрыть кредит Стивена и купить машину. Летом, незадолго до свадьбы, близкий друг Стивена из Тринити-холла Роб Донован организовал для нас очень выгодное предложение со стороны своего отца, торговца автомобилями из Чешира. На наш выбор было предоставлено две машины. Первая – блестящий красный «Роллс-Ройс» 1924 года с открытым верхом – была соблазнительна, но абсолютно непрактична и к тому же не вписывалась в наш бюджет. Вторым вариантом была «Мини», тоже красного цвета. Стивен неохотно снизошел до «Мини», признавая, что она нам по карману и соответствует нашим потребностям, особенно в свете приближающегося зловещего облачка под названием «экзамен по вождению».

Так как все мои предыдущие попытки сдать этот экзамен оканчивались полным провалом, я имела все основания предполагать, что появление на следующем испытании на красном «Роллс-Ройсе» не вызовет особой симпатии у бессердечного непоколебимого инспектора, в который раз отправляющего меня домой ни с чем. Он официально заявил, что мой стиль вождения подходит не для новичка, а для водителя со стажем; по его словам, я ездила беспечно и слишком быстро. Честно говоря, он мог бы сказать мне спасибо за то, что я не превысила ограничения скорости, не совершала обгон на повороте и подъеме и не выезжала на встречную полосу автомагистрали, руководствуясь заразительным примером Стивена. Как это ни странно (зная его стиль вождения), у него все еще сохранились действующие права, хотя водить он уже не мог; закон оговаривал возможность предоставления мне права на вождение автомобиля в его присутствии. Осенью 1965 года мне наконец-то удалось сдать злополучный экзамен; видимо, благодаря тому, что мой Люцифер, скрывающийся под маской главного экзаменатора, лежал в больнице.

Все эти достижения и радостные известия начала 1965 года свидетельствовали о том, что нам удастся задуманное; в связи с этим я сосредоточилась на Кембридже и предстоящей свадьбе. Я все больше отдалялась от своих старых друзей и сверстников, с которыми общалась во время учебы в Уэстфилде и на танцах и теннисе в Сент-Олбансе. С ними я в последний раз виделась перед Рождеством 1964 года, когда мы вместе работали на сортировке писем в местном почтовом отделении, и на моем дне рождения, который родители Стивена разрешили отметить в своем большом ветхом доме, гораздо более просторном, чем таунхаус моих родителей.

День был хоть куда: жаркий, солнечный, с ясным весенним небом над головой; я лучилась абсолютным счастьем. Подарок Стивена – звукозаписи поздних квартетов Бетховена – мог говорить лишь о том, что между нами установились действительно глубокие отношения. В прошлом году день рождения прошел не столь радужно: Стивен подарил мне пластинки с полным собранием сочинений Веберна[41], а потом отвел на фильм об использовании электрического стула в США. Вечером вся моя семья, включая бабушку, собралась в гостиной на торжественное прослушивание опусов Веберна. Стивен с важным видом восседал в кресле, отец с головой углубился в чтение книги, мама забылась вязанием, а бабушка – сном. Проявляя чудеса самоконтроля, мои родственники сохранили полное спокойствие перед лицом атонических созвучий, продолжительных беспорядочных пауз и резких диссонансов; я же, сидя на полу на грани истерики, могла лишь закрывать лицо подушкой.