Наш визит к Мизнерам пришелся на неудачное время: Сюзанн была полностью поглощена ежедневной битвой с администрацией школы, которая отказывалась принимать ее старшего сына Фрэнсиса, страдающего мягкой формой аутизма. Мы увиделись с Мэри и провели выходные у Макленаганов, но я была истощена и подавлена, в особенности из-за того, что Роберта пришлось перевести на искусственное вскармливание. Я сидела в спальне шикарной гостевой квартиры Мизнеров на первом этаже их дома в Силвер-Спринг, обливаясь слезами из-за утраты первой связующей нити с моим ребенком.

Использование бутылочек отрицательно повлияло на меня психологически; что касается Мизнеров, то они в связи с этим понесли и некоторый материальный урон. Однажды вечером Чарли и Сюзанн, которая стала понемногу отходить от напряжения, вызванного школьными баталиями, устроили для нас прекрасный вечер и пригласили своих друзей с нами познакомиться. Все дети спали; мы сидели за столом, ели и пили, смеялись и разговаривали. Потом мы перешли в гостиную, где опустились в мягкие кресла, а Чарли включил диапроектор с чудными семейными фотографиями. Находясь в полусонном состоянии ленивого блаженства, я вдруг почувствовала на редкость противный запах, доносящийся из кухни. Объяснение не заставило себя ждать: другие люди тоже стали морщиться и кашлять, и я с ужасом осознала, что виновата в том, что произошло. Перед ужином я поставила на плиту пластиковые бутылочки и соски Роберта для стерилизации и в пылу веселья позабыла о них. Вода испарилась из кастрюли, наполняя кухню зловещим черным дымом, быстро заполняющим каждый угол безупречно чистого дома. Полностью раздавленная случившимся, я не удивилась бы, если бы нас в тот же момент выставили на улицу с ребенком и всем скарбом. Я бесконечно благодарна Чарли и Сюзанн за их доброту: они не только не сделали этого, но на следующий день, призвав на помощь все немыслимые запасы милосердия, даже каким-то образом умудрились шутить по поводу постыдного эпизода. Вероятно, они были безумно счастливы в день нашего отъезда: провожая нас, они радостно махали вслед нам и нашему четырехмесячному сынишке. Их облегчение при виде наших удаляющихся спин можно сравнить только с моим предвкушением возвращения домой.

[72]

Поездка в Сиэтл и за его пределы изменила нашу жизнь, в чем-то – к лучшему, в чем-то – к худшему. Деньги, которые Стивен получил за лекции, прочитанные в эти несколько месяцев на другом берегу Атлантики, оказали благоприятное воздействие на наш банковский баланс. На эти средства мы смогли купить автоматическую стиральную машину и, памятуя об Америке, барабанную сушилку. В шестидесятые такие покупки составили бы гордость любого английского домашнего хозяйства, но Стивен, один раз вплотную соприкоснувшись с бытовой реальностью, решил, что наша жизнь требует дальнейшего усовершенствования при помощи электроприборов. Тот бытовой инцидент произошел в пятницу вечером зимой 1967 года после большой вечеринки, которую мы устраивали для знаменитого русского ученого Виталия Гинзбурга[73], приехавшего в Кембридж из Москвы на три месяца. Длительность его визита была удивительной, учитывая неблагоприятный климат международных отношений, связанный с холодной войной; тем более удивительно, что ему разрешили выехать вместе с роскошной блондинкой, его женой. Количество кастрюль и столовых приборов, лежащих грудой на кухне, говорило о том, что ужин удался. Прислонившись к стене, Стивен взял было кухонное полотенце, но ему настолько претила мысль о трате времени на мытье посуды, что на следующий день он с помощью Джорджа Эллиса купил в городе посудомоечную машину.

Поездка в Америку имела и другие, менее заметные последствия. Теперь у феномена, который исследовал Стивен, появилось всеми узнаваемое поэтичное название – «черная дыра», гораздо менее громоздкое, чем «гравитационный коллапс массивной звезды», процесс, предсказанный математическими формулами теорем о сингулярности; такое название направило научные исследования в единое русло. Яркое наименование привлекло внимание прессы. В результате летней школы в Сиэтле Стивен укрепил свое международное положение в качестве первопроходца в этих исследованиях, а круг наших друзей значительно расширился. Стивен подсчитал, что ко времени нашего возвращения в Англию в октябре Роберт пролетел такое протяженное расстояние в сравнении со своим возрастом, что теоретически он продолжал движение даже во сне. К счастью, самого Роберта ничуть не волновали столь далеко идущие последствия его первой поездки в Америку. Я тоже много путешествовала, но, в отличие от Роберта, переживала тяжелые и мучительные последствия этих поездок. Их семена дали всходы в виде парализующего страха перед полетами, разросшимися до гигантского сорняка в моем сознании за месяцы и годы после нашего возвращения домой. В сравнении с моим беззаботным отношением к перелетам в студенческие годы этот страх казался мне неуместным и огорчительным. Лишь некоторое время спустя я осознала причину своей фобии. Восстанавливая в памяти события четырех месяцев, проведенных в Америке, я поняла, что проблема была не в самих перелетах – мы совершили много перемещений в самых разных самолетах на огромные расстояния без малейших инцидентов, – но в сопутствующих обстоятельствах, в постоянном напряжении, связанном с полной ответственностью всего лишь через семь недель после родов за две другие жизни, хрупкие, но очень требовательные. Эта тяжкая и у томительная ответственность нашла себе выход, трансформировавшись в страх перелетов. Таким образом, я рационализировала свой страх, но от этого мне не стало легче с ним бороться; мне было стыдно признавать мою слабость, потому что наша жизнь подчинялась благородному и смелому правилу Стивена: пусть в нашем доме и жила физическая болезнь, но для психологических проблем в нем места не было.

Несмотря на восторг Стивена по поводу очевидного успеха его исследований и его намерения извлекать пользу из конференций, семинаров и лекций мирового масштаба при любой возможности, нам, к счастью, больше не пришлось путешествовать той зимой. Мы провели это время в приятном стационарном состоянии, привыкая к спокойному распорядку академической жизни. Стивену продлили членство в колледже еще на два года, и теперь, когда его бывший шафер Роб Донован тоже был научным сотрудником Гонвиля и Каюса, Стивен мог рассчитывать на его постоянную помощь в сопровождении на еженедельные торжественные ужины в колледже. Мой график был менее упорядоченным и обусловливался непрекращающимися попытками согласовать потребности ребенка с требованиями моей научной работы. Когда я играла с Робертом, моя совесть приказывала мне браться за диссертацию. Когда я работала над диссертацией, мой инстинкт направлял меня к ребенку. Таким образом, я никогда не чувствовала полного удовлетворения – но лишь таким образом я могла поддерживать свой интеллектуальный статус в среде, где на детей смотрели свысока, считая их ничем не примечательным жизненным фактом. Диссертации, напротив, вызывали уважение. В конце шестидесятых годов в университете не было яслей, зато существовал прекрасный стрелковый полигон – памятник мужскому шовинизму.

Я смогла продолжить свое исследование лишь благодаря помощи моей мамы и череды нянь Иниго Шаффера, младенца соседей, живших ниже по улице. Моя мама приезжала в Кембридж на поезде в пятницу утром, после того как я отводила Стивена на работу. Она сидела с Робертом, а я шла в университетскую библиотеку, подбирала книги и другие материалы, которые изучала дома в течение следующей недели. Иногда няня Иниго забирала Роберта на час или около того, а когда мальчики подросли, стала приглашать его поиграть с Иниго в течение дня, что давало мне возможность вернуться в библиотеку. Эта же система позволила мне время от времени ездить в Лондон, где я посещала и проводила семинары, будучи уверенной, что за Робертом присмотрят, а Стивен с помощью Джорджа Эллиса пообедает с другими членами релятивистской группы в новом Университетском центре.