По окончании рабочего дня, едва ополоснувшись в
душевой, она с лихорадочным нетерпением стремилась
домой, скрываясь от грохота молотов, от копоти, от мрач¬
ного света сквозь задымленные окна. С отцом она держа¬
лась отчужденно, считая его виновником того, что с ней
произошло. С матерью теперь разговаривала мало и поч¬
ти совсем перестала смеяться. По вечерам по старой
привычке Люся снимала с вешалки свои наряды, глади¬
ла их, собираясь пойти куда-нибудь повеселиться. Но при¬
готовив платье или юбку с кофточкой, она вдруг чувство¬
вала усталость, — гул кузницы не покидал ее и дома,
настойчиво звучал в ушах, — всякое желание идти куда-
нибудь исчезало; на звонки Антипова она отвечала отка¬
зом и рано ложилась спать. И Антипов в эти минуты
неосознанно раздражал ее чем-то; всегда казался не¬
естественным, точно играл какую-то роль, как артист на
сцене; и от этого выглядел белой вороной среди кузне-
цов. «Надо поговорить с ним об этом...» — уже засыпая,
думала Люся.
Надежда Павловна видела, как отражается оабота на
ее любимой дочери, и горестно вздыхала украдкой. По
утрам, прежде чем разбудить Люсю, она подолгу и с
состраданием вглядывалась в ее лицо, потом тихонечко
касалась плеча дочери и просила шопотом:
— Вставай, девочка... Пора на завод.
Люся с усилием заставляла себя подыматься, молча
одевалась, молча завтракала и уходила.
Однажды Надежда Павловна заметила, как у Люси
скатилась со щеки слеза, упала на горячий утюг, заши¬
пела. Надежда Павловна приблизилась к дочери, полная
неизъяснимой материнской жалости к ней, прошептала:
— Доченька... Милая ты моя... Голубка... Измучи¬
лась... — И у самой задрожали губы.
Люся не выдержала. Она поставила утюг на кон¬
сервную банку, взглянула на свои руки: несмотря на пер¬
чатки, они были шершавые, в ссадинах, с неотмываемой
копотью в извилинах ладоней и под ногтями, когда-то
блестящими от лака; закрыла этими руками лицо и за¬
дрожала, задыхаясь от рыданий.
— Мамочка! Не могу я больше, — заговорила она
прерывисто. — Не могу!.. Не девичье это дело — ворочать
поковки. Не для женщин этот цех, эта работа...
Надежда Павловна поглаживала ее вздрагивающие
плечики, утешала, придерживая свое пенсне:
— Ну, не надо. Успокойся... Потерпи еще немного.
Вот я поговорю с отцом...
Однажды в воскресенье Люся была в театре и легла
спать поздно. Утром девушка не в силах была раскрыть
глаза. Она что-то пробурчала матери сонным и недоволь¬
ным голосом и отвернулась к стене.
На помощь Надежде Павловне пришел Леонид Гор¬
деевич.
— Вставай, Люська, а то проспишь! — громко ска¬
зал он, вытирая лицо полотенцем, усмехнулся и накло¬
нился над ней — с бороды упало ей на шею несколько
холодных капель. — Слышишь?
Люся внезапно вскинулась и прокричала отцу:
— Ну и просплю! Ну и пусть! Не нужна мне твоя
кузница!.. — Она была полна решимости не идти больше
на завод.
Леонид Гордеевич спокойно ответил:
— Почему — моя? Она также и твоя,
— Я не нуждаюсь в ней! Я ее ненавижу! И больше
туда не пойду. — И уткнулась опять в подушку.
— Люся! — воскликнула Надежда Павловна, как бы
предупреждая дочь.
—¦ Что ж, оставайся дома, спи, — все так же спокойно
сказал Леонид Гордеевич.—Ты будешь спать, а поковки
за тебя пусть проверяет другая девушка, ей наверно спать
не хочется... Только научи, что мне сказать людям, когда
они спросят, почему моя дочь не вышла на работу. Ска¬
зать, что она не хочет и не любит работать, не любит
вставать рано, умеет лишь веселиться?.. Так, что ли? Не
забывай, что ты сама согласилась идти в кузницу...
А кузница-то не танцевальный зал, а горячий цех.
Люся молчала. «Останусь дома, — мелькнула в голо¬
ве мысль, — лягу спать... Нет, не усну, сна уже нет.
Встану, уберусь, позавтракаю... А дальше что? Слонять¬
ся по комнате, по улице, как раньше? Прежнее, видно,
ушло, не вернуть. Мать будет вздыхать, отец перестанет
разговаривать...»
Она представила, как удивится бригада Карнилина,
когда на контроле вместо нее окажется другая девушка,
и Гришоня Курёнков, конечно, не упустит случая по¬
смеяться над Люсей:
«Ненадолго хватило огня у началы-шковой дочки —
угасла. Запах не по вкусу — не та атмосфера...— И Анто¬
на заденет наверняка: — Ненадежным оказался предмет
твоих вздыханий!..»
А Антон бросит с презрением:
«Что с нее взять!..»
И именно эти слова, которые Антон не говорил и, воз¬
можно, никогда не скажет,, испугали Люсю больше все¬
го. Неужели нет у нее за душой ничего такого, что по¬
надобилось бы людям?.. Интересный парень, этот Антон.
Совсем недавно он казался другим... Приятно и'немнож¬
ко страшно смотреть на него, когда он сердится: голова
наклоняется, широко открываются белки глаз, губы сжи¬
маются...
Люся села на кровати и протерла глаза.
Отец говорил:
— Уметь переломить и заставить себя приняться за
дело именно в тот момент, когда больше всего ничего не
хочется делать,—.в этом и сказывается воля человека,
Люся... Пойди-ка, умойся, сразу веселее будет.
Люся вздохнула, поднялась с кровати, — стало как-
то легче.
Как больной человек, минуя опасные моменты кризи¬
са, идет на выздоровление, так и Люся, перенеся свой
«кризис», медленно, день за днем, привязывалась к куз¬
нице. Ее не страшили теперь полыхающие огнем молоты,
как раньше, а люди казались простыми, бесхитростными,
даже привлекательными. Она уже знала все молодежные
бригады, кто как работает, кто из парней за кем ухажи¬
вает. Собираясь вместе, они смеялись, подшучивая друг
над другом, соревновались, на комсомольских собраниях
обсуждали свои дела.
А Володя Безводов, однажды идя с ней до метро,
сказал улыбаясь:
— Подавай заявление в комсомол, пока не поздно!
Чего сторонишься?
— Да я не знаю... — замялась Люся и покраснела,
а сердце забилось вдруг часто-часто. И подумала, разой¬
дясь с Володей: «И чего я стесняюсь, чего боюсь? Раз
уж пришла в цех, так надо быть полноправным... Как
все».
Леонид Гордеевич Костромин знал, что на участке о
работе дочери отзываются хорошо. За последние месяцы
Люся заметно повзрослела, в задорных глазах ее появи¬
лось серьезное, осмысленное выражение, и дома отец с
дочерью все чаще разговаривали о кузнице. Леонид Гор¬
деевич замечал, что интересы цеха становятся и ее инте¬
ресами.
Антон невольно побаивался Люси и удивлялся ей: кто
бы мог подумать, что из) нарядного мотылька выйдет
такой взыскательный, настойчивый контролер! Не прохо¬
дило дня, чтобы она не выискала какого-нибудь, пусть
самого мельчайшего, изъяна в его поковках.
Подойдя к молоту, она скупо и, как ему казалось,
высокомерно кивала головой; ресницы, заслоняя от пла¬
мени глаза, почти смыкались, взгляд делался острее, по¬
дозрительнее, сквозь металлический грохот пробивался
ее звонкий голос: то она усматривала перекос штампов
и требовала устранить его, то находила большую ока¬
лину на поковках.
Частые замечания и придирки ее, хоть они были и
справедливы, раздражали Антона, в нем все кипело, но
он сдерживался, был с ней сух, официален.
Может быть, он по-иному вел бы себя, если бы меж¬
ду ними не стоял тот дождливый вечер, та машина, где
он объяснялся ей в любви. Если бы она все это забыла!..
Но она, видимо, хорошо помнила каждое его слово, каж¬
дый жест и, встречаясь с ним, смотрела на него с любо¬
