скорей решать!
— Это верно, — подтвердил Николай Лёсов, закури¬
вая папиросу. — Надо скорей. И насчет ребят правильно.
В сельхозинститут проводили двенадцать человек. А на¬
зад хоть бы один стервец вернулся. На подсобных хо¬
зяйствах, видно, оседают, да в канцеляриях... Ни стыда,
ни совести — срамота!..
— Это что! — заговорил опять Прокофий, оживив-
шись. — А вот официанты в ресторанах там — чистые бы¬
ки: здоровенные, мордастые, хоть в плуг запрягай. За¬
шел я однажды, днем. Стоят с полотенцами через плечо,
поджидают гостей. Вот где срамота-то! На меня погля¬
дели, как волки, пищу не подали, а швырнули, — видят
сразу, что от меня им не отломится... А еще у меня встре¬
ча была, ребята. Вот это да! — Он засмеялся и покачал
головой. — Иду я раз по улице, гляжу: человек снег с
тротуара счищает. «Что-то, — думаю, — знакомый». При¬
гляделся поближе. Ба! Да ведь это Прошка Выдрин.
Бригадиром у нас был. В позапрошлом годе уехал...
— Это который в магазине работает? — спросил Лё¬
сов.
— В каком магазине? Дворник! «Неужто, — спраши¬
ваю, — улицы подметать лучше, чем землю пахать?» Ни¬
чего не сказал Прошка, отвернулся и подался во двор...
Николай Лёсов после некоторого молчания сказал:
— Ничего, придет время — и вся эта «интеллигенция»
о земле вспомнит, вернется... Должно прийти!
В отдалении одна за другой прошли две грузовые ма¬
шины. Сильный рев моторов всколыхнул тишину, свето-
вые. струи фар рассекли сумрак, явственно озарив край¬
нюю избу.
— Ваши? — спросил Николай Лёсов Антона, кивая
на грузовики.
— Наши, — сказал Антон; он чувствовал некоторую
вину перед этими людьми: вот он, здешний, сельский, а
тоже уехал в город, правда, не сам уехал, а послали в
ремесленное училище по разверстке, и не служил там
официантом или дворником, а работает на крупном за¬
воде, производит машины, которые нужны здесь так же,
как хлеб нужен там.
— В каждом грузовике одна деталь нами откована,—
добавил Гришоня немного хвастливо.
Старик похвалил:
— Сильные машины, ничего не скажешь. За это —
спасибо...
С бугра спускались к дому еще двое: председатель
колхоза, высокий, худой парень с тонкой длинной шеей и
обросшим подбородком, и комбайнер, молоденький и
робкий юноша. Они поздоровались с Антоном и Гришо-
ней.
— На побывку, значит? Отдохнуть — это дело хоро¬
шее... А у нас, видишь, уборка началась, — известил
председатель, присел на ступеньку и тут же встал, оза¬
боченный, запаренный какой-то. — Горячая пора... Ком¬
байн у нас остановился, вот беда! Вышел в поле да и
стоит с самого утра. — Он потрогал щетину на подбо¬
родке, неуверенно взглянул на Антона. •—Ты не мог бы
поглядеть? И немудрящая частица сломалась, а запас¬
ной нет во всем районе. Ты бы не выковал?
Из сеней отозвалась мать:
— Погодили бы, чай, с просьбами-то. Дайте отдох¬
нуть парню денек...
— Пусть отдохнет. Нам ведь не к спеху.
В словах председателя Антон уловил горькую иронию;
он сказал поспешно:
— Завтра утром придем.
Почти неделю Антон и Гришоня работали в кузни¬
це с утра до вечера — дел было много. Уставали. Гри¬
шоня ворчал, недовольный:
— Приехали отдыхать, а как отдыхаем! Оч-чень ин¬
тересно торчать тут в дыму да копоти. Своей наглотался
достаточно за год...
— Не ворчи! Останется у нас и на отдых, — утешал
его Антон.
И вот они наступили, дни отдыха! Первое время Анто¬
ну казалось, что он, как в сновидениях детства, отры¬
вается от земли и с замиранием сердца летит в какую-то
необъятную пустоту, в бесконечную синь. Тело ненасытно
впитывало в себя благостную тишину, ароматную реч¬
ную свежесть и солнечный зной. Там, в Москве, Антону
думалось, что его надолго свалит мучительная усталость.
Но с каждым днем отдыха он с изумлением ощущал,
как удесятерялись в нем силы, наполняя душу радост¬
ным трепетом, и еще сильнее ощущал, что ему не хва¬
тает чего-то большого и важного — Тани Олениной.
Здесь, вдали от завода, на досуге, он все больше и
больше думал о ней и понимал, что любит ее. Это чув¬
ство не было похоже на то, безрассудное и мучительное,
затмевающее перед ним свет, которое он когда-то испы¬
тал к Люсе Костроминой; оно захватило его тогда, воз¬
несло, а потом легко бросило наземь; кроме сознания
унижения, ничего не осталось от того чувства. Любовь к
Тане была более глубокой, хоть и спокойной внешне; она
пробуждала в нем порывы, неведомые ему самому. Ан¬
тон понимал, что она выше его, духовно богаче, и тянул¬
ся к ней с жадностью, со щемящей и сладкой болью.
«Но полюбит ли она меня? Примет ли?» Он пугался
этих вопросов, гнал их прочь. Задумчивые вздохи реки,
запахи горячей земли, трав, далекие гудки пароходов,
их тоскующие отзвуки среди мраморных, стволов берез¬
няка, широта, раздолье вызывали в нем другие думы,
другие мечты; отсюда, издали, Таня казалась еще более
прекрасной, любимой...
Любовь эта и уводила его от людей, даже от Гри-
шони, в глухие углы, к интимному шопоту берез и сосен,
где неиссякаемо хранился густой смоляной настой.
Он переплывал на ту сторону Волги, ложился на теп¬
лую и пахучую траву на полянке и, не шевелясь, зача¬
рованно смотрел, как красавицы-сосны, вымахнув под са¬
мое поднебесье, покачивают пышными темнозелеными
кистями ветвей, как взбивают кипень облаков, живопис¬
но украшая ими синеву неба. На лодке переправлялся
к нему и Гришоня, садился поодаль, читал книжку —
последнее время он пристрастился к стихам.
— Слушай, Антон! — крикнул Гришоня. — Это вот
про тебя написано, как по заказу. — И он нараспев про¬
читал с комическими ужимками, силясь понизить свой
тоненький голосок до баса:
Если быка трудом уморят —
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей
и плачем не вымолишь отдых.
Антон прислушался, уловив в этих словах отзвуки
своих чувств и переживаний. Гришоня читал:
Захочет покоя уставший слон (ты, то есть),—
царственный ляжет в опожарепном песке...
Антон взял у него книжку и негромко, с волнением,
повторил близкие ему, сильные, наполненные страстью
и мукой слова большого и мужественного человека:
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем...
Антон не мог сидеть на месте, принялся ходить по тра¬
ве, закинув руки за голову. Как это верно сказано; кро¬
ме любви твоей, мне мету солнца!.. А без солнца человек
не может жить. Он посмотрел на Гришоню дикими гла¬
зами и засмеялся каким-то странным, счастливым сме¬
хом.
— Гришоня, я еду в Москву. Сейчас же!
Г ришоня вскочил — в трусиках, похожих на юбочку.
— Ты что, очумел?..
— Да! Садись в лодку! — крикнул Антон, разбежал¬
ся, кинулся в воду и поплыл.
Через несколько часов в проулке возле крыльца оста¬
новилась подвода. Сосед Прокофий вынес из избы вещи
Антона и уложил их в телегу. Антон с матерью сошли с
крыльца, — между ними все было обговорено.
— А может, пожил бы уж эту неделю-то, сынок?.. —
сказала мать, печально и просительно взглянула на сына,
хотя понимала, что просить уже поздно.
