— Пусть поплавают, — сказал Робинзон.

— Нет! — крикнула бабушка. — Пора его будить!

Робинзон так стукнул пальцем в глобус, что раздался грохот и где-то около Солнышкина огромный попугай Стёпкиным голосом истошно завопил: «А-а-а-а!»

Солнышкин открыл глаза и вскочил.

Рядом, возле бунгало, кружась на одном месте, истошно вопил артельщик и хватался за брюхо, из которого вываливались горячие блины.

«Я ПРЕДУПРЕЖДАЮ», — ГОВОРИТ СОЛНЫШКИН

В то самое время, когда Перчиков и Солнышкин отправились отдыхать, ликующий

артельщик покатился совсем в другую сторону. Его несло в действительно радостной эйфории: ему — хе-хе! — кивнул головой сам Хапкинс-младший, он вроде бы назвал его президентом! Корреспонденты набросали тысячу таких мыслей, что у Стёпки заранее перед глазами так и сыпались доллары, доллары, доллары! За мемуары — доллары, за вещички зимовщиков — доллары! За штаны Хапкинса — миллион, за шубу — миллион, за унты — миллион. Да если просто организовать выставку — штаны и шубы, шубы и штаны — и то миллион!

Миллионы летали в воздухе, и он приплясывал и хихикал, пока не влетел в то самое бегемотье болото, в котором сейчас дремал единственный оставшийся на острове поросёнок.

В радости Стёпка опустил на него пятку и тут же испуганно подпрыгнул: поросёнок издал отчаянный хрюк и поддал обидчику в одно весёлое место так, что тот взвыл и, вытаращив глаза, бросился от гип-по-по- там-ма. Гиппопотам бежал аа Стёпкой, Стёпка за гиппопотамом. Оба они, визжа и хрюкая, мчались по кругу, когда вдруг сзади среди ясного неба грохнул грохочущий гром, и артельщика каким-то толчком вынесло к спокойному океану, к бунгало, где вблизи от своего изваяния спал, задрав носик, Перчиков и его друг Солнышкин.

Они, покачиваясь, спали, а прямо возле них на двух тарелочках, покачиваясь и дымясь, пузырились от масла горячие стопки блинов, которые только что «втихаря», как говорят моряки, оставил своим приятелям и защитникам внимательный Борщик, потому что он был из породы людей, которые любят устроить незаметно хорошим людям какой- нибудь маленький праздник.

Стёпка, понятно, относился к совсем другой породе. Поэтому, хапнув так и шипящие блины, сунул их под рубаху и тут же завертелся и завопил, будто под ним дёргался сразу десяток поджаренных гиппопотамчиков.

— Чего орёшь? — спросил, продирая глаза, Перчиков.

— Чего вертишься? — спросил, оглядываясь, Солнышкин.

— Печёт! — крикнул артельщик, прижимая шипящие блины к животу.

— А зачем хапал, — усмехнулся Солнышкин, увидев пустые тарелки и сообразив, в чём дело.

— Греюсь, после десяти лет в льдине греюсь! — соврал артельщик первое, что плюхнулось в голову.

—Ладно, грейся... — сказал Солнышкин. — Только не дури. И будь повнимательней со всеми этими Боббиками и Джеками. Как бы не было неприятностей.

— Ладно-ладно, знаем! — вспыхнул артельщик, вспомнив про пять миллионов. — Знаем, от кого беречься.

— Я предупреждаю серьёзно, — сказал Солнышкин. — А там дело хозяйское.

Кажется, самое близкое будущее готовило артельщику неприятности, куда большие, чем потеря каких-нибудь пяти миллионов «зелёненьких».

Одно из доказательств этого подоспело очень скоро.

ПОРЯДОЧНОСТЬ — ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!

Едва куда-то отчалил артельщик, из тех же пальмовых зарослей к бунгало выбежал с ружьём длинноногий человек в капитанской форме, в котором друзья тут же узнали капитана теплохода «Джон Хапкинс».

Он тяжело дышал, оглядывался и нервно покусывал рыжие, как и бакенбарды, усы. Видно было, что у него из-под ружья только что ушла очень крупная дичь.

— Что с вами? — спросил Солнышкин.

Но в ответ от него услышали:

— А нет ли здесь поблизости почтовой конторы?

Правда, разглядев двух моряков, он, вздохнув, сказал:

— Разрешите представиться: Пит Петькинсон, капитан «Джона Хапкинса».

Капитан был хорошим моряком. Но кроме любви к морю, им владели ещё две страсти — охота на крокодилов, бегемотов и любовь к почтовым маркам. Все его альбомы с детства были забиты зубчатыми треугольничками, квадратиками, ромбиками. Собственно, и коллекционировал он марки дальних земель, на которых были корабли, паруса и самые дикие звери: львы, тигры, зебры, утконосы, жирафы, страусы...

Море он любил, марки он очень любил.

А вот чего он не любил, так это невероятного группового дырробррычанья, от которого рушилось всё прекрасное, дрыгалась луна, брыкались звёзды и разваливались мозги!

И, ворча: «Ещё один такой бырр, и я откину свои длинные дррыги», — он сбегал куда подальше на своих длинных ногах в поисках дичи и почтовых марок.

Вот и теперь он бросился в чащу тропического леса за каким-то огромным животным и даже дал вслед ему хороший, но неудачный залп.

Однако по его полному презрения и негодования лицу было видно, что не одно только музыкальное возмущение переполняло его сейчас.

— Что с вами? — в один голос с участием спросили Солнышкин и Перчиков.

— Ах, молодые люди, — вздохнул вдруг Петькинсон. — Знаете, очень плохо, если

люди не понимают, что, кроме хорошего судна, капитану в жизни ещё нужней хорошая репутация. Кое-кто этого совершенно не понимает и не желает понимать! — огорчённо воскликнул он и тут же твёрдо заявил: — А я не желаю участвовать ни в каких сомнительных делах. Ни в каких! — потряс он огромным пальцем. — Я им так и заявил. А они просто вышвырнули меня, капитана, с совещания...

— А что за дело? — полюбопытствовали друзья.

— А как по-вашему, — доверительно спросил капитан, — упрятать живых людей, недавно вырвавшихся из льдины, снова в ту же льдину, это как, а?

— Снова в льдину?

У Солнышкина сквозь загар пробились веснушки, а Перчиков заранее покрылся гусиной кожей.

— Именно! Именно! — воскликнул Петькинсон. — Это порядочно? А удалять капитана, выразившего несогласие, справедливо?

— Совершенно несправедливо! — возмутился Солнышкин.

— Да просто непорядочно! — согласился Перчиков.

— Вот и я так думаю! — гордо вскинув продолговатую рыжую голову, изрёк капитан и вздохнул: — А я считаю, порядочность — превыше всего!

Солнышкин и Перчиков считали точно так же. И, увидев это, Пит Петькинсон продолжил:

— А что поделаешь? Вот мы тут считаем так, а они там, говорю это вам как порядочный моряк порядочным морякам, разрабатывают какой-то очень непорядочный план.

Солнышкин насторожился. Он хотел, он должен был выяснить, что это за план! Но Петькинсон, вздохнув, поискал что-то глазами и снова спросил:

— А где здесь почтовая контора?

«НАМ НЕ ПРИВЫКАТЬ!» —ГОВОРИТ ПЕРЧИКОВ

Вождь племени Тариоры, понятно, не успел открыть на острове почту, но, однако, спросил:

— А что бы вы там хотели?

— Марки! — бросил Петькинсон. Он даже удивился вопросу.

— Марки?! — воскликнул Перчиков. — Вы тоже собираете марки?

Можно себе представить, что значит для коллекционера встретить собрата, да ещё на почти необитаемом острове!

В несколько минут они подружились и стали так счастливо вспоминать все эти треугольнички, квадратики, ромбики, что Перчиков пообещал обязательно выпустить

хотя бы несколько экземпляров марки острова Тариора, а Солнышкин хотел предложить изобразить на марке Матрёшкину, которая неподалеку возила ребят на Землячке и его весёлом питомце.

Но вдруг Петькинсон насторожился. С борта «Хапкинса» донеслись ужасно сверлящие звуки: «Дррр! Бррр! Дррр! Бррр!» — и ещё один попугай грохнулся с пальмы на берег.

— Вы слышали? Вот это и есть часть их плана, — зашептал Петькинсон. — Забивать людям самые умные мозги этой дррузыкой и бррузыкой, а в момент дурмана творить свои самые тёмные дела!

— Так что же это за план? — насторожился Солнышкин, которому не хотелось верить, что в таком солнечном мире под шелест волн и пение птиц могут замышляться какие-то чёрные дела.