— Зря смеётесь! — пожал плечами Стёпка.

— Что поделаешь! — развёл руками Хапкинс. — Миллионер.

— Вы? — спросил Солнышкин. Так это ему было известно давным-давно!

— Я? — усмехнулся обнищавший Хапкинс. — Я — бедный человек. А мистер Стёпка миллионер. Бесспорно.

«Нет, они в этом айсберге действительно чокнулись! — усмехнулся Солнышкин. — Во всяком случае, поменялись мозгами! Хапкинс набрался Стёпки, а Стёпка набрался Хапкинса».

Он хотел спросить, каким же образом всё произошло. Но тут случилось нечто, во что Солнышкин, хоть свались ему кирпич на голову, прежде никогда бы не поверил.

Борщик стал выносить из бота новую партию припасов. Вынес солонину, вынес жареные котлеты, макароны. Потом, кряхтя, взял в руки ящик, из которого пустил вверх крепкие стрелки весёлый молодой лучок.

Но не успел он сделать и шага, как к нему бросился Стёпка, выхватил ящик из рук, закружился и, пританцовывая, закричал:

— Лук, лук! Настоящий зелёный лук!

Он притащил его в кафе, бросился на колени и стал нежно гладить остренькие зелёные верхушки. На глазах у артельщика навернулись слёзы.

— Ну и что, что лук? — спросила Сладкоежкина.

Но артельщик только пролепетал:

— Лук, лучок... — и вдруг зарыдал: — Как «ЧТО»?

На берегу тропического острова посреди огромного океана впервые зеленела не высокая пальма, не бамбуковая стрела, а родной свежий лучок. И над ним на коленях сидел толстый человек, впервые за десять лет увидевший такие любимые с детства стебельки. Он приговаривал: «Лучок, лучок! Лук!» — и слёзы быстро катились по щекам артельщика.

— Стёпа! — крикнул добрый Борщик. — Ну перестань, не плачь! Хочешь, дам котлету? — И тут же сам зашмыгал носом, потому что видеть не мог, как плачут мужчины. — Так дать?

Он вытащил из кастрюли две самые большие котлеты и одну отдал Стёпке, другую — Хапкинсу. Стёпка, все ещё всхлипывая и поливая котлету слезами, стал жевать, а Хапкинс, сладко понюхав, воздержался и спросил:

— Мистер Борщик, а сколько я должен?

— За что? — обиделся Борщик.

— За котлету, — сказал Хапкинс и пояснил: — Я мистеру Стёпке должен уже за это пять миллионов долларов.

— Что? — опешил Борщик, да и Солнышкин тоже. Физиономии у них так и вытянулись в линеечку. — За что?

— За сардельки.

— Он что, сардельками торговал? И почём?

— Сто тысяч...

— За штуку? — взвизгнул Борщик и охнул Солнышкин.

— Нет. За кусочек от штуки. — И Хапкинс показал худыми пальцами кружочек толщиной с пятак.

Бывалые моряки охнули:

— Во дела!

Кто-то крякнул, кто-то ухнул, кто-то присвистнул.

— Хе-хе, — сказал Стёпка, вставая и приближаясь к Мишкину, чтобы кое-что объяснить. Но Мишкин, только что жалевший артельщика, возмутился:

— Отодвинь свое хекало! Нанюхался Хапкинса!

— Хапуга! — почти крикнул Солнышкин.

Даже Моряков смущённо повёл головой...

— Я рассчитывался своими сардельками! — оправдываясь, подчеркнул Стёпка.

А Борщик закачал головой. Он хорошо помнил, как десять лет назад в Антарктиде у него не хватило на обед целого десятка сарделек!

Народу вокруг всё прибавлялось и прибавлялось.

— Ты слышал? — спрашивал Солнышкин у подошедшего Перчикова. — Стёпка у Хапкинса зажулил десять миллионов! На необитаемом острове!

— Бизнес! — вздохнул Хапкинс. Ведь это он сам преподал урок такому хваткому ученику.

—Да-а. А мы устраиваем представление из- за нескольких тысяч, — вздохнул Солнышкин и вдруг повернулся к артельщику: — А ну-ка, гони миллион!

— За что? — испугался Стёпка.

— За котлету! — грозно, по-пиратски выпалил Солнышкин.

Стёпка под общий хохот прикрыл карман рукой, хотя Солнышкин лично из таких денег не взял бы и ломаного гроша.

— Что ты, Солнышкин?! — выкатил глаза ошарашенный Борщик.

Но Солнышкин рассмеялся:

— Не дрейфь, Борщик, шучу! Шучу! Ведь мы и собрались здесь, чтобы хорошо пошутить. А заработать — заработаем. Правда?

Борщик согласно взмахнул ладонями. А Солнышкин, взяв корзины, направился к пальмовой роще рубить кокосовые орехи. Для команды, для гостей и для Матрёшки- ной, которая и плыла-то, чтобы хоть раз покачать на ладони красивый кокосовый орех.

Рядом зашагал Перчиков, пошёл Хапкинс, и, что интересно, виновато вздыхая, сбоку потопал сконфуженный Стёпка.

НЕТ, ЭТО ИНТЕРЕСНО, ИНТЕРЕСНО!

— Аренда! Миллионы! Моряк называется! — возмущался Солнышкин, переступая через ленивых черепах. — Вытрясти у человека в трудную минуту всё состояние...

— Бизнес! — вздыхал Хапкинс, хрупая по горячему песку.

— Ия говорю, бизнес! — оправдывался Стёпка.

У Солнышкина никогда не было никаких миллионов, но такого бизнеса — бизнеса хапуги и спекулянта — он не понимал!

Именно это он и собирался выложить ещё раз артельщику, но тут Стёпка повернул регулятор болтавшегося на шее транзистора, добытого тоже известным путём, и вдруг оттуда донёсся отрывок из какой-то передачи:

«Бизнес — дело полезное и необходимое. Бизнесу нужно учиться...»

Солнышкин удивлённо обернулся. Знакомый женский голос звучал из Океанска. И ведь совсем недавно этот голос говорил совсем другое! Солнышкин усмехнулся:

— Ничего себе фокусы!

У ног плескались волны, кричали чайки и попугаи, Стёпка вздыхал. А транзистор тараторил:

«Главное сейчас не государственные, а ваши личные интересы. Вы — богаты, богато всё государство...»

— Вот видишь! — крикнул Стёпка. — Не один я так думаю, все — куда не поверни!

Он повернул колёсико, и вдруг другой голос сказал:

«Очень тяжело больна маленькая Маша Парускова. Чтобы отправить её на лечение, нужно сто тысяч долларов, которых у её родителей нет. Всех, кто в состоянии помочь, просим: сообщите нам в Океанск. Маше Парусковой».

— Ну, это неинтересно... — начал было артельщик, но Солнышкин был несогласен!

— Нет! Это интересно! — возразил он. — Это интересно. Вот у артельщика миллион есть, а у Маши Парусковой нет! Интересно!

И, остановившись возле качавшей гроздью орехов высокой пальмы, Солнышкин поплевал на ладони, примерился и по-ту- земному полез вверх.

И карабкался вверх он не из-за личных интересов, а для всей команды! И пальмы качались вокруг для всех, и птицы шумели, и океан сверкал, золотился и синел не для себя, а для всех команд и всех кораблей на земле!

Правда, кое-какой личный интерес в том, что Солнышкин забирался выше и выше, тоже присутствовал. Уж очень хотелось с такой высоты посмотреть на бегущие вдали волны, на этот пылающий цветами остров и на улыбающуюся ему с берега Матрёшкину.

Но и этой радостью, и ветром, и волнами Солнышкину хотелось поделиться со всеми.

Он крепко обхватил ногами и левой рукой ствол, а правой поднёс к глазам прихваченный с судна бинокль.

И вдруг впереди, среди волн, Солнышкин увидел громадный, белоснежный, празднично расцвеченный лайнер. На мостике стоял капитан, на палубах толпились пассажиры, а на борту было написано нечто такое, что Солнышкин быстро повернулся и, передавая бинокль сидевшему на соседней верхушке Хапкинсу, сказал:

— Мистер Хапкинс, посмотрите на борт.

Хапкинс поднёс бинокль к глазам, побледнел и начал тихо съезжать вниз.

На борту франтовато покачивавшегося, как подгулявший миллионер, теплохода так и полыхало золотом его собственное имя — «Джон Хапкинс».

Понятно, артельщика тоже съедало любопытство, что это они там углядели, и он ходил кругами и хехекал:

— Хе-хе, и что ещё можно интересного увидеть в пустом океане.

— Посмотри! Бинокль у Хапкинса! — произнёс сверху Солнышкин, а сам взялся за рубку орехов. И пока Солнышкин бросал их вниз, глаза артельщика волчком вращались из стороны в сторону и что-то соображали: один Джон Хапкинс попался ему на собственную удочку, а другой — и какой! — катит, сверкая иллюминаторами, прямо навстречу.

«Хе-хе! — аппетитно подумал артельщик, еле сдерживая разыгравшийся аппетит. — Неплохо бы оседлать палубу такого теплохода. Совсем неплохо! Да и есть на какие денежки!»