Как только байдарку вместе с матрёшкинской спутницей и её матрасом подняли на палубу, раздалась команда:

— Поднять паруса!

И так как парусу уже самому не терпелось глотнуть свежего воздуха и двинуться в путь, он быстро наполнился ветром.

Правда, на минуту-другую всех задержал Челкашкин. Он быстро опустился за борт, осмотрел спину китёнка, наклеил на рану ещё одну полоску пластыря и удовлетворённо махнул:

— Порядок!

И под весёлые всплески Землячка, пароход «Даёшь!» после стольких событий отправился в парусный поход.

ПАРУС КОКА БОРЩИКА

Появление Матрёшкиной явно прибавило энергии всей команде «Даёшь!».

Даже сам пароход выглядел довольно молодцевато. Спасательные круги так и бросали по сторонам озорные взгляды, якорьки задиристо взлетали на волне и по-юному окунались в воду.

С утра по призыву перчиковской радиостанции команда выпрыгивала из постелей и, подцепив пальцами вьетнамки, выкатывалась на утреннюю зарядку.

Мускулы под расписанными в полоску маечками энергично похрустывали, хрящики потрескивали, лица наливались свежестью.

Особенно, как заметили все, старался и без того юный штурман Солнышкин, которому очень хотелось, чтобы в его сторону бросала взгляд руководившая зарядкой Матрёшкина.

А когда в конце зарядки Солнышкин залетал на перекладину и начинал крутить «солнышко», всем казалось, что пароход набирает обороты.

— Интересно, сколько оборотов вы можете сделать? — спрашивала Матрёшкина.

— Да сколько угодно! — отвечал Солнышкин и прибавлял оборотов...

— А быстрей? — весело подзадоривала она.

— Да пожалуйста, — пыхтя, на лету отвечал Солнышкин и начинал такое вращение, что в ушах команды посвистывал ветерок, а Моряков, выставив вверх палец, определял:

— Смотрите! Нет, вы посмотрите! Шли пятнадцать узлов, а теперь даём все семнадцать!

— Ничего себе! — смеялся делавший приседания на одной ноге Федькин. — Так можно дуть и до самого Океанска. И никакого горючего не надо.

Солнышкин только довольно отряхивал крепкие ладони, но дельное замечание принимал к сведению.

Ведь действительно, по наблюдению доктора Челкашкина, не только сердца у всех стали прыгать жизнерадостней, но и поразительно увеличилась мощность лёгких.

В момент полного безветрия, когда парус начал попросту сникать, Солнышкин подул в парусину сам, потом крикнул: «А ну-ка, ребята, дунем!» — И, слегка покраснев, команда дунула в парус так, что пароход снова не пошёл, а побежал по синей-синей воде под весёлое порхание летучих рыб.

Правда, команда не обратила внимания на то, что сзади в корму парохода старательно упирался благородный Землячок и сбоку от него старался помочь уже трудолюбивый китёнок Сынок, которому Челкашкин

каждое утро продолжал менять повязки и делать лёгкий массаж, приговаривая: «Молодец! Умница! Богатырь!»

Был в этом и ещё один, может быть, не очень значительный, но все-таки серьёзный момент, о котором ради справедливости хотя бы коротко нужно рассказать.

Однажды утром, задолго до общей зарядки, Солнышкин вышел на палубу и обратил внимание на то, что при полном отсутствии ветра пароход довольно весело, прямо-таки наперегонки с дельфинами бежал по лиловой от первых лучей воде.

Однако от этого наблюдения его отвлекло кое-что более важное.

Он искал лежавшие в канатном ящике увесистые гантели, которыми они с Перчи- ковым накачивали мускулы.

Но гантелей на месте не оказалось. И Солнышкин отправился к камбузу, так как ими иногда потихоньку пользовался Борщик, чтобы отбить как следует отбивные.

Юный штурман уже думал, как скажет коку несколько хороших слов, но, войдя на корму, забыл все слова и притих от удивления.

Покормив стайку сбившихся вокруг него пингвинов, кок забрался на трюм, отвязал свой фартук и, размахивая им, стал нагонять ветер в парус.

Потом, уловив приближение ветерка, быстро поднял его над собой! И на глазах у Солнышкина фартук превратился в маленький, пропитанный самыми удивительными ароматами парусок, который без лишнего шума помогал общему движению вперёд.

Заметив Солнышкина, Борщик скромно попросил:

— Солнышкин, подержи, пожалуйста! Я переверну отбивные.

С камбуза уже тянуло лёгким дымком.

В общем всё шло как надо. Борщик переворачивал отбивные. Солнышкин держал над головой его замечательное изобретение, Землячок с Сынком упирались в корму снизу, и пароход «Даёшь!» при одном парусе и одном работящем фартуке, летел вперёд, как говорят моряки, на всех парусах!

А НУ-КА ПЕСНЮ НАМ ПРОПОЙ, ВЕСЁЛЫЙ ВЕТЕР

«Даёшь!» летел вперёд на всех парусах с добрым попутным ветром. У всех всё ладилось, всё получалось. У кока отбивные, у Челкашкина медицинские опыты, у Федь- кина песни.

Моряков снова взялся за кисти, и на его полотнах зелёные антарктические волны сменились тёплыми, весёлыми, синими.

Настроение у всех было тропическое, и всем хотелось поскорей добраться до жарких тропических берегов.

У Солнышкина для этого появилась ещё одна особая причина.

До встречи с путешественницами Солнышкин свободное время проводил за, бесспорно, любопытным занятием: с помощью увеличительного стекла он выжигал на отполированных дощечках пейзажи мест, в которых они побывали, и передавал на камбуз. Так что Борщик, кроша лук или морковку, запросто вспоминал пальмы Кубы, пески Африки, вулканы Японии.

Последней Солнышкин повесил ему на стенку фантастическую картину древней Антарктиды, которую кок принял с некоторой опаской, но и особым почтением: среди зелёных пальм и папоротников по знойной когда-то антарктической земле гордо шагал их живой динозавр, над которым, раскинув крылья, летел гигантский птеродактиль...

Но теперь этим занятиям пришёл конец. То и дело выглядывая на палубу, Солнышкин помогал крепенькой загорелой Матрёш- киной подтягивать шкоты, ловить ветер — управлять парусом, и дело шло так хорошо, что Моряков и Челкашкин переглядывались с удовольствием: вот это работа! Есть на что посмотреть.

И понятно: хорошо сделанное общее дело очень сближает людей — особенно такое, как хорошо сшитый сообща парус, который тя¬

нет вперёд целую команду хороших весёлых друзей!

Смотришь, утром ещё говорили они друг другу: «Солнышкин, вы не могли бы подвинуться» или «Извините, уважаемая Матрёшкина», а вечером уже запросто: «Солнышкин, ну-ка подтяни свой край!», «Слушай, Матрёшкина! А ты в океане не пела песню про весёлый ветер?»

Так вот, в какой-то момент, когда парус потянул особенно весело и Матрёшкина, глядя, как резво ныряют дельфины, запела: «А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер...» — Солнышкин и спросил:

— Слушай, Матрёшкина! А ты в океане не пела песню про весёлый ветер? — Ведь она ему слышалась задолго до встречи!

— Каждый день!—сказала Матрёшкина. — Я её всегда пою.

— Все уши просквозила, — вставила вдруг загоравшая на своём матрасе спутница.

— А эту песню пела ещё моя бабушка, когда ходила по морям. Очень любила.

— А что, твоя бабушка тоже ходила по морям?

— По всем! Капитаном!

— Так это твоя бабушка — знаменитая Матрёшкина? — изумился Солнышкин. — Та, которая водила караваны судов через все штормы, грозы, бомбёжки?

— Моя! — просто ответила Матрёшкина. И рассмеялась: — А я ей теперь доказываю, что тоже кое-что могу и сумею...

— Так надо ей дать радиограмму, что тебя подобрали на судно! Чтобы она не волновалась, — заявил вдруг Солнышкин.

— Ну, во-первых, не подобрали, а во-вторых, не надо, — сказала Матрёшкина. — Иначе бабушка наверняка решит, что все беды у парохода «Даёшь!» из-за меня! А вот пройду на байдарке по всем местам, где она ходила на пароходах, по всем Камчаткам, по Курилам — тогда другое дело! — заключила Матрёшкина.

— Одна?! — изумился Солнышкин.