— Но вошли же? — спросил купчик и шмыгнул носом. — Ведь вошли же?
— Ну а то, едрить! — Солдат снова врезал кружкой, она треснула, эль расплескался по столу, солдат взревел: — Эй, выпивки, гаврики! Оглохли, босота?!
Кто-то сунул кружку, солдат отхлебнул сразу половину — он уже был безобразно пьян, но я чувствовал, что до сна ему еще далеко: с опьянением справлялась давняя злоба и еще, пожалуй, злорадство. Солдат победно оглядел горожан и осклабился не менее внушительно, чем арш:
— Ну мы и пустили пух! Кто из гарнизона уцелел — того на копья! Смеху что было, едрить… А потом показали этим слюнтяям, почем красная водичка! Прихвостни Зла, едрить-копать… одна бабенка со стены сиганула, так мозги на аршин разлетелись пра-а…
— Во! — рявкнул кузнец и захохотал. — А вы где были, союзники? — вдруг обратился он ко мне. — Ваши-то где ошивались, лучники-то, я спрашиваю? — спросил он, неожиданно зверея. — Союзники… на чужом горбу в рай…
— Ч-чистоплюи, — согласился солдат. — Вот-вот, едрить, они вот так всегда рожу и воротят. Перворожденные, едрить, бессмертные… Барин брезгають…
На меня смотрели. Отвратительно пахло элем, потом, жирной едой и перегаром, я почти задыхался. Солдат ухмыльнулся:
— Ну, что не пьешь, босота? За Государыню, за союз, едрить?
Я обозначил глоток; от эля несло кислятиной.
— Не знаю, о какой бойне ты говоришь, — сказал я. Тон вышел до такой степени правильно ледяным, что их это даже слегка отрезвило. — Я видел, как ваши стратеги сделали в горах все возможное, чтобы проиграть битву, а твои сослуживцы лезли в петлю, не слушая команд. Так что…
— У-тю-тю… — Солдат сморщился, складывая в трубочку расползающиеся мокрые губы. — В горах! То — в горах! А то — на восточной границе, едрить! Мы им — про Свет, а они — дулю! П-прихвостни…
Я глубоко вдохнул горячий липкий воздух:
— Ты говоришь о людях? О ваших восточных соседях? Не об орках?
Солдат придвинулся ко мне, дыша перегаром, я отстранился, и он захохотал:
— Не дергайся, п… птенчик! До всех дойдет дело! И до тварей дойдет, не бойсь! Били мы их, били…
— Я долго не был в Пуще, — сказал я. — Что случилось?
— Зимой соседи наших послов развернули, — пояснил купчик. — Они у Темного Владыки оружие покупают, не лучше тварей, право. Говорят, их король приносит в жертву Тьме младенчиков, представляешь?
— Снюхались с орками! — рявкнул кузнец мне в самое ухо и снова захохотал так, что задребезжала посуда. — Мы их всех уделаем, но ты мне скажи — Пуща-то ведь с нами или как? Лучники-то?
— Вероятно, — сказал я, шалея от духоты и дикости ситуации.
— Душенька! — вдруг выкрикнул толстенький масленый горожанин с пьяным всхлипом, и я с трудом уклонился от его поцелуя. — Мы-то с вами, ты скажи Государыне! Ты скажи, золотко, — мы, мол, завсегда за Свет и Добро, головы положим, но всех наставим на путь…
От его слов и тона прочие будто разом раскисли. Кузнец обнял меня за плечи и прижал к себе — я еле сдержался, чтобы не двинуть его локтем под ребра.
— Мы же все понимаем, слышь, — прорычал он доверительно. — Весь народ, как один, все, значитца, хотят Света и Добра. Мы же ваши первые союзники, мы все понимаем, а?
— Вот-вот, — вдохновенно встрял купчик, шмыгая носом. — Не мы, так наши дети, но гармонии обязательно достигнем! Без Зла! Без старости! Без болезней! Так ведь в Пуще?
— Это — не сразу, — возразил толстячок. — Постепенно. Сперва порядок и красота. А потом — Свет, Добро, Любовь… главное, чтобы никто не мешал.
— А кто будет мешать — с навозом смешаем, едрить-копать! В грязь их втопчем, сс-сучат…
Приумолкшие скрипачи между тем грянули с новой силой. Раскрасневшаяся взлохмаченная женщина, по-видимому, молодая, но так раскрашенная «под эльфийскую деву», что я не мог точно определить ее возраст, схватила меня за руку и потащила к себе:
— Ну что ты, рыцарь! Пойдем плясать! Давай! Давай, покажи, как в Пуще пляшут!
Я встал. Кто-то из горожан подтолкнул меня в спину, а женщина повисла у меня на шее. Скрипачи урезали плясовую — и следующие… о, Дева Запада, следующие десять лет, наверное, я плясал с этой женщиной. Время остановилось, как в Пуще, музыка эльфов опьянила меня сильнее, чем эль, мне было жарко от женских рук, и все это напоминало дикий сон, крутясь вокруг меня пестрым грохочущим колесом…
Впрочем, в тот момент на несбыточный сон, скорее, походила блаженная горная тишина. «Я хочу домой», — подумал я о поселке под Теплыми Камнями, но тут плясовая кончилась, а меня потянули за плащ.
Я отпустил женщину и обернулся.
На меня смотрел гном.
Я механически присел на подставленный табурет. Бред продолжался.
Гномы, холуи Государыни, прислуга Пущи, в мою эльфийскую бытность были для меня существами, пожалуй, не менее презренными, чем люди, но они все-таки тоже относились к миру Пущи, и видеть гнома в этом человеческом кабаке показалось дико. А он расположился спокойно и вальяжно, по-хозяйски; перед ним на столе стояли тарелки с тушеным мясом и пикулями, а вместо глиняной кружки с элем — стеклянный, в бронзовой оправе кубок с вином, судя по цвету — порядочным. Гном изволил кушать.
Не безумное ли зрелище?
Люди отодвинулись, будто решив дать нам спокойно поговорить. Люди… о, здешние люди уважали гнома, это просто било в глаза! Они испытывали ко мне и к Государыне сильные и странные чувства, но уважали-то они гнома, вот что выглядело самым невероятным! Меня они могли хватать руками, на меня повышали голос, на меня смотрели вожделенно, а перед гномом явно заискивали: одного его взгляда хватило, чтобы надоедалы убрались подальше.
— Здорово, рыцарь, — произнес гном вальяжно.
Я небрежно кивнул, разглядывая его. Одежда гнома, сшитая тщательно и прекрасно, этот тяжелый драгоценный бархат и полоски мерцающего меха, его великолепные сапоги из тонкой кожи, золотая цепь на груди и баснословные перстни на коротких толстых пальцах — все это украсило бы человеческого государя, но сейчас выглядело какой-то циничной насмешкой. Гном — как все гномы: искаженная, сплюснутая, коренастая фигура, сутулый, почти горбатый, полный, голова без шеи втянута в плечи; брюзгливое лицо старика, исполненного нестарческой внутренней силы, якобы украшено ухоженной бородой…
«Молодых гномов не бывает, — вдруг подумал я. — И женщин-гномов не бывает. Откуда же они берутся? Выходят из камня, как говорят легенды? В отношении орков подобные легенды меня уже однажды обманули…»
— Славная брошь, — сказал гном, рассматривая золотую лилию, закалывающую мой плащ. — Северо-западная работа, очень чистая. А алмазы из Девичьих Копей, я отсюда вижу. Я могу дать за нее триста золотых — хорошая цена, а? Здесь на такой вещице можно чудненько заработать…
Я еле подавил пренебрежительный смешок:
— Гном, я не продаю побрякушек!
Гном благодушно рассмеялся в ответ:
— Ну скажи еще «смотри, с кем говоришь!», рыцарь, хе-хе… Что, орел, птицам деньги не нужны? Ах ты, горная сень, вы ж на Хозяйку вкалываете за песенки и хлебушек, как же я забыл!
Меня бросило в жар — то ли от ярости, то ли от стыда; я почувствовал, как кровь прилила к щекам.
— О, мы гневаемся? — весело спросил гном. — Никак, орел, ты меня услышал? И даже понял? Ах ты, какая новость! Камни потекли, ветер остановился…
— Я не глух, — сказал я. — Я просто не помню, чтобы такие, как ты…
— Надо же, — усмехнулся гном. — Они не помнят! Ты что, никак, думаешь, что ли? Редкие дела. Как это Хозяйка допустила, вот удивительно… думать-то вам, орлам, тоже вроде бы не к чему. Ваше дело — парить в этих ваших небесах и убивать кого следует, а думать, рыцарь, это не ваше дело…
— Как ты еще жив? — спросил я. — Это, конечно, смело и, надо полагать, неглупо и жестоко, но ведь любой рыцарь должен бы отрезать тебе язык за такие слова…
Гном искренне расхохотался.
— Орел, о чем ты говоришь! Да вы ж с ваших позлащенных небес и не слышите, что там гномы лепечут! Вот ты когда-нибудь обсуждал с кем-нибудь из наших хоть что-то?
