Люди… особенно чудны были те, что побогаче. Горожанки — в белом и зеленом, в этаких невинных платьицах, изображающих одежды эльфийских дев, зато с глазами, обведенными сажей, и волосами, на выбеливание которых, очевидно, ушло много труда. В высшей степени забавно такая мода смотрелась на явных девках — выбеленных, нарумяненных, с якобы эльфийскими очами, нарисованными по всему лицу, в тяжеленных медных побрякушках, тоже стилизованных «под Пущу»… Что до горожан… Я бы сказал, что это напомнило мне, скорее, гномьи ухватки. Просто удивительно, как горожанам нравились теперь золотые цепи толщиной с колодезную, торжественно носимые поверх бархатных камзолов, перстни с яркими камнями и брошки размером с блюдце, закалывающие широчайшие плащи… Впрочем, на пути к постоялому двору я встретил юнца, определенно изображающего эльфа, — с напряженным, беспокойным лицом и злыми глазами.
Продавец угля зыркнул в его сторону, усмехнулся, развернул ослика и завопил:
— Уголь для очагов! Купите, хозяйки!
Разве что плебс выглядел как всегда. Нищие, разумеется, эльфами не рядятся. И эти самые неряженые провожали меня настороженными взглядами, сплевывая под ноги. А я чувствовал, как мой ум заходит за разум в попытках понять, что это случилось с людьми за время моего отсутствия.
Моя мать боялась Пущи и пыталась уберечь меня от встречи с Государыней как могла — оставим пока мою собственную глупость. Мой отец определенно считал, что с эльфами лучше не связываться, и велел мне всегда носить с собой нож из кованого железа. Мои односельчане, жившие слишком близко к границе Пущи, не говорили об эльфах громко, вбивали в дверные косяки гвозди, вешали над дверью подковы — не для того ли, чтобы отгородиться от эльфийских чар? Нет, Государыня и Перворожденные прекрасны, никто не спорит, но… гроза прекрасна, когда наблюдаешь за молниями издали.
И никому, абсолютно никому не пришло бы в голову изображать из себя эльфа и накликивать беду. Расшалившуюся девочку одернули бы: «Молоко скиснет!»
Нынче в городе, по всей вероятности, питались одной простоквашей.
Граница Пущи нынче была не то что близка — она как-то сместилась, смешала понятия. Я припоминал человеческие взгляды в свою сторону, когда, верным рыцарем Государыни, сопровождал послов ли, солдат ли — вспомнил даже собственные мысли: «Просто удивительно, как люди любят тех, кто их презирает!» Да, разумеется, люди и раньше смотрели восхищенно, но теперь откровенно пялились, пожирали глазами мое лицо и мои эльфийские побрякушки…
Мне стало жутко. Я с трудом взял себя в руки.
Вдобавок вокруг было слишком много женщин, рассматривающих меня, улыбающихся, поправляющих волосы, облизывающих губы… Эльфийский морок уже не отделял меня от них; я чувствовал ужасную неловкость, просто не знал, куда деть глаза. Я жил так долго, но понятия не имел, как общаться с человеческими женщинами, смущавшими меня до слез, я — девственник королевы Маб, которого столетиями передергивало от гадливости при мысли о грязной человеческой возне. И вот — я мог думать о любви, женщины смотрели на меня призывно и ласково, но…
Я поймал себя на мысли, что ищу среди них Кэтрин. Я, жалкий глупец, дважды дезертир, пытался дважды войти в текущую воду. Кэтрин была давным-давно мертва, но деревенский мальчишка, вдруг пробудившийся во мне, никак не мог смириться с этой мыслью. Я вспомнил ее такой нежной, такой юной, такой милой… не может быть, чтобы моя подруга вышла замуж, забыв меня, родила пятерых детей, стала полной веселой тетушкой, потом — седой старушкой, а потом — травой, ромашками, земляникой…
Нигде ее не было. У меня снова начала болеть грудь, а женщины смотрели на меня, заговаривали со мной; их голоса эхом отдавались в душе, делая еще больнее:
— Хочешь пирожок, рыцарь? С вишнями!
— Душка-солдат, ты так на эльфа похож! Скажи, ты вправду из Пущи или только так?
— Рыцарь, а рыцарь! Моя мамаша комнаты сдает! Скажи, эльфы в городе живут, а? У нас чистенько…
— Ну что ты смотришь таким букой? Пойдем выпьем вина! Угостишь меня?
От женщин пахло пачулями и розовым маслом. Светловолосая, с яркими губами, в девственном платьице из небеленого льна с эльфийским орнаментом, глядя слишком прямо, выпятив грудь, протянула руки, чтобы до меня дотронуться — и я шарахнулся назад. Вокруг рассмеялись.
— Мальчик из Пущи для тебя слишком чистенький, Эльвира!
— Бессмертные — та-акие недотроги!
— Вот с ними всегда так! Рыцарь, а рыцарь! Ты целоваться-то умеешь?
— Он королеву Маб любит…
Это был какой-то темный бесконечный кошмар. Я выдернул плащ из чьих-то рук и ускорил шаги, еще ускорил, почти побежал. Мне вдогонку смеялись; их смешки ранили меня, как иглы. «Эльфийская спесь!» Что тут не так? Человек, мужчина, очевидно, не должен удирать, если женщины его зовут. Что со мной? Глупость? Трусость?
Я мог бы поцеловать любую, я чувствовал. Любую из них — обнять, поцеловать, дотронуться так смело, как Кэтрин ни за что не позволила бы… но мне совершенно не хотелось. Я никак не мог понять, почему. В человеческой жизни мне так мечталось, чтобы девушки любили меня, чтобы смотрели восхищенно, чтобы… скажем, чтобы желали — так что же не по мне теперь?
«Пуща по-прежнему крепко в меня вколочена, — думал я. — Нет, я уже не люблю королеву Маб той всепоглощающей, страстной, самоотверженной любовью, которую чувствует любой ее рыцарь. Мне ужасно хочется жить человеческой жизнью. Я завидую интрижкам аршей. Я мечтаю о настоящей подруге. И глупейшим образом пасую, когда мне предлагают…
Эльфийская спесь… Мальчик из Пущи слишком чистенький? А почему это так мерзко звучит, милостивые государи и государыни?»
— Фиалки, фиалки, первые фиалки! Купите, миленькие!.. Эй, эльф, купи фиалок, вы же любите!
Небо уже начало выцветать, когда я нашел постоялый двор «Дивная заводь». До этого мне попались трактир «Дева Запада», харчевня «Поющие ивы» и питейное заведение «Вересковый мед». Я чувствовал себя, как разгуливающий во сне, а сон становился все абсурднее и тяжелее.
Все эти улицы, Златоцветные, Ясеневые и Синезвездные, все эти названия кабаков, отдающие какой-то романтической пошлятиной, — все это настолько не напоминало моей прежней человеческой жизни, что я как-то не верил в увиденное. С чего это смертным играть в эльфов до такой степени? Что за бред, что за нелепая затея?
Постоялый двор «Дивная заводь» представлял собой двухэтажное здание, якобы украшенное псевдоколоннами. Название владелец выписал эльфийской вязью, золотыми рунами по темно-зеленому фону. Вывеску украшали тряпичные цветы, успевшие изрядно выгореть на солнце. Стиль хозяина этого заведения показался мне вульгарным и дешевым, как начищенная медь, изображающая золото.
Я вошел. Довольно обширный зал ярко освещали свечи в бронзовых подсвечниках-лилиях. Стены были расписаны по штукатурке эльфами, пляшущими под ивами; эльфы напоминали подгулявших аристократов, а верхнюю часть ив покрывала жирная копоть, сгущавшаяся на потолке до черноты.
Посетителей оказалось куда больше, чем я ожидал, — мне едва удалось найти местечко. Два вспотевших скрипача на невысоком помосте отжаривали мелодию, до такой степени эльфийскую, что у меня закружилась голова; центр зала занимали вертящиеся пары. Я притулился на колченогом табурете, машинально взял протянутую лакеем кружку.
Рядом со мной, за столом у стены, оказалась изрядно подвыпившая компания: горожане из простых мещан, загорелый бритый мужик с плечами и руками кузнеца, молоденький, побагровевший от вина и духоты купчик и солдат в гвардейском мундире, лет тридцати, с туповатым свирепым лицом. Солдат главным образом и говорил, остальные завороженно слушали.
— Я говорю, едрить-копать, половина бригады тогда полегла! — Солдат вытер пот рукавом и грохнул кружкой об стол. — По трупам перли, едрить… кишки скользят, кругом кровища — на копья, как на колья, едрить! Капралы до хрипоты оборались: «Вперед!» да «Вперед!» — а куда вперед, едрить, если такое…
