Евфимия вдруг спросила:

– Почему ты не поехал в Лейк Дистрикт? Тебя не ждали еще неделю.

– Ричард здесь долго не пробудет, – сказала мама. – Он собирается навестить дядю Томаса.

– Когда? – спросила сестра.

Мне это надоело. Я сказал:

– Мама, у меня нет наличных, и в данный момент не смею просить деньги у тебя.

Ради собственной забавы я добавил:

– Дяде Томасу придется потерпеть.

– Сынок, я лучше знаю, что тебе нужно делать, – резко произнесла мама.

Потом, словно пытаясь смягчить свои слова, она продолжила:

– Ты пробудешь здесь хотя бы до понедельника, и, когда мы завтра сходим в церковь, ты сам увидишь, что может предложить тебе здешнее общество.

Должно быть, я нахмурился, потому что она продолжила:

– У настоятеля две довольно хорошенькие дочки, и обе приблизительно твоего возраста.

– Нет, мама, определенно нет, – встряла Эффи. – Одной всего четырнадцать или пятнадцать, а другая лишь на год моложе меня.

– Как я сказала, моя дорогая, они приблизительно в возрасте твоего брата.

– Едва ли, – заметил я. – Ты же не думаешь, что у меня может быть что-то с четырнадцатилетней школьницей.

– По той же причине, – быстро вставила Эффи, – старшую вряд ли заинтересует мальчик семнадцати лет.

– Семнадцати с половиной, – заметил я. – Там будет еще кто-то, ради кого стоило месить грязь?

– Там будет дама, которая в церковь ходит под вуалью, – сказала мама. – У нее прекрасный старый особняк на улице Грин. Похоже, она живет одна. В смысле, только со слугами.

– Ну что же, я заинтригован.

– Если завтра будет дождь, то ты можешь сходить один, – произнесла мама.

– Я пойду при любой погоде, – заявила сестра.

– Хочешь поговорить с миссис Куэнс? – нахмурившись, сказала мама. – Тебе все еще нужны билеты?

– О чем ты? – удивился я.

– В начале января в городе будет благотворительный бал, куда Евфимия очень хочет попасть.

– А какое отношение к нему имеет миссис Куэнс? – спросил я. – Кто она?

– Жена настоятеля и председатель организационного комитета бала, – разъяснила мама и повернулась к Эффи. – Однако не думаю, что мы можем себе позволить пойти на бал.

– Я решила, что можем, – довольно резко произнесла сестра.

– Тогда, если завтра будет сыро, нам с тобой в церковь лучше не ходить. О билетах у миссис Куэнс может справиться Ричард.

– И попросить один для себя, – сказал я.

– К тому времени ты уедешь, – выпалила Эффи.

– Неужели?

Мама быстро произнесла:

– Евфимия, надеюсь, в понедельник погода будет сухая.

– Куда ты идешь в понедельник? – спросил я Эффи.

В ответ на ее молчание мама сказала:

– В дом к леди Терревест.

Я вопросительно поднял брови.

– Я знала ее много лет тому назад. Теперь она очень состарилась. Евфимия ее навещает.

– Зачем? – спросил я Эффи.

За сестру ответила мама:

– Чтобы поиграть на пианино и почитать для нее. Леди совсем немощна и не выходит из дома.

Я был удивлен. Эффи не из тех, кто стал бы заниматься такими вещами.

Когда мы закончили обед, то перешли в лучшую гостиную в передней части дома, где Бетси развела огонь в камине. И очень кстати! Несмотря на мягкую для этого времени года погоду, в доме было холодно. В углу стояло пианино, привезенное с улицы Пребендери. Эффи сразу направилась к нему и начала играть что-то громкое и сердитое.

Мама уселась сбоку у камина с вышиванием, корзинка с рукоделием притулилась к ее руке, словно средневековый редут. Я взял «Тристии» Овидия и растянулся на диване.

Спустя какое-то время я тихо произнес, хотя на фоне того шума, что производила Эффи, понижать голос не было надобности:

– Я обязан сидеть тут каждый вечер и слушать это?

– Мы не можем себе позволить развести огонь в другой комнате.

Я представил себе перспективу бесконечных тоскливых вечеров в грязном старом доме со скорбящей старухой и истеричной молодухой, а еще с книгами, которые сам же привез. Большая их часть все еще застряла где-то вместе с багажом.

Спустя минуту мама сказала:

– Тем не менее ты должен уехать в Лондон хотя бы в среду.

Я взял ее холодную руку и произнес как можно тише:

– Я так ничего и не знаю о том, как папа…

Она испугалась бы гораздо меньше, если бы я поднял на нее кулак. Все это время Эффи колотила по клавишам старого «Бродвуда». Мама выдернула руку и опустила глаза к вышиванию, но спустя несколько секунд произнесла:

– Очень трудно об этом говорить, Ричард. Все произошло так неожиданно. Его сердце…

Она замолчала.

– Это был сердечный приступ? – тихо спросил я.

– Думаю, да.

Он был намного старше мамы. Лет шестидесяти или шестидесяти одного. И его мучили сердечные аритмии и боли. Я хотел было спросить еще, но она подняла руку, словно отводя удар, и сказала:

– Обожди до завтрашнего вечера. После обеда у нас будет семейный совет.

Семейный совет. Странно было проводить его без председательства отца.

Я встал и несколько раз прошелся по комнате. Невозможно было терпеть шум, издаваемый Эффи, и жар от камина. Что-то пробубнив маме, я выскочил из комнаты и поднялся сюда, хотя без камина здесь довольно холодно.

Пишу эти строки и слышу, как морские птицы вопят, будто призраки утопших моряков.

Не понимаю, почему Евфимия так хочет, чтобы я уехал. О смерти отца она говорила настолько равнодушно, что трудно поверить, что сестра расстроена. Тем не менее уверен, что она скорбит. Все фиалки увяли после смерти отца.

Когда я узнал о случившемся, у меня мелькнула странная мысль: больше не надо бояться, что меня вынудят стать священником. Это первая в моей жизни смерть. Я и представить себе никогда не мог, на что она будет похожа. И теперь ощущаю ее так: я стою на краю скалы, смотрю вдаль, и вдруг огромный пласт земли обрывается в море. Кажется, мне изменило само пространство. Там, где прежде была суша, теперь широкий пролив. Море вдруг подступило ближе.

И что это за дело с дядей Томасом, на которое намекает мама? Неужели он хочет, чтобы я работал в его торговом доме? Своим временем и энергией я могу распорядиться гораздо лучше, чем сохнуть над цифрами в мрачной конторе.

Тишина. Я положил перо и прислушался. Не слыхать ни звука, ни шороха. Поскольку ночь безветренная, не слышно даже шума листьев в саду. Прилив совершенно отошел, и моря тоже не слышно. Я только что взглянул на бледную луну, сияющую сквозь кисею облаков. На поверхности болота ее свет мерцает длинными полосами.

Свеча романтически оплыла, и пришло время погасить ее. Вот и закончился мой первый день в доме предков.

Проснулся внезапно. Показалось, что снаружи дома слышатся шаги, словно кто-то бродит вокруг. Я вылез из постели, не зажигая свечи, вышел в коридор и посмотрел в окно. Кругом сплошная темень. Послышались тихие голоса, и, странно, один из них показался более низким, чем у женщины. Я долго стоял, прислушиваясь, и постепенно звуки, принятые мной за человеческие, превратились в шорох листвы и слабый шум волн.

Пишу в передней гостиной. Слышна возня в дальней части дома, где мама и Бетси готовят завтрак. Дождь надвигается с неспешной неизбежностью, и хотя я пытаюсь быть оптимистичным, все равно знаю, что сегодня не смогу выбраться из этого ужасного старого дома. Не смогу пройти ни дюйма, чтобы не промокнуть насквозь и не поскользнуться в грязи.

Однако возбуждение помогает мне преодолеть себя. Мысленно вернусь в сегодняшнее утро.

Я почти проснулся, было очень рано, когда послышались то громкие, то тихие голоса оживленного спора. Лишь через несколько мгновений я сообразил, что это кричат чайки на карнизе крыши, а значит, погода испортится еще больше.