– Он мне про Жорку все объяснил. Его отец был не грузин и не армянин, а чеченец.

– Вот вам и чеченский след, – насмешливо сказала Таня.

– Смейся, смейся, только ничего смешного тут нет. Мне Вася о Жорке такое рассказал… Благодарил, что я им мысль про его отца подала, он ведь фамилию поменял. Среди тех, кто по лестнице бежал, даже московские менты были. Вот!

– Благодарил, значит? – еще более сдавленным голосом спросил Леонид Владимирович.

Анна Эразмовна, полностью утратившая бдительность, опять вскочила:

– Вы думаете, этот сумасшедший вечерок так и кончился? Я домой побежала, Кузена за барки, мы в кардиологию, там нам список на целый лист, мы по аптекам…

На этом сольная партия Анны Эразмов ны оборвалась. Вступил муж. Его оценка ее умственных способностей была дана в выражениях, для печатанья непригодных.

На следующий день, восемнадцатого июля, в субботу, супруги отправились на катере в Аркадию. Они прорвались в первых рядах и заняли скамейку у самого борта. Катер отошел от морвокзала, обогнул маяк и поплыл вдоль берега.

«Пора», – сказал Леонид Владимирович. Анна Эразмовна незаметно вытащила из торбы продолговатый предмет, плотно завернутый в полотняную тряпочку, и бросила его в море.

Второго сентября был День города, и вечером Анна Эразмовна с муженьком пошли смотреть фейерверк. Ну, скажите, разве это звучит? «Пошли смотреть салют!» – вот это звучит замечательно. Салюты Анна Эразмовна просто обожала. Правда, не всегда это было весело.

В 80-м году на 9 Мая, когда отмечали 35-летие Победы, у Леонида Владимировича на работе была экскурсия в Москву, и он взял ее с собой. Жили они в гостинице «Россия», это был полный шок, такого они еще не видели. Номер двухместный, со всеми удобствами, горячая вода круглосуточно, по три полотенца на каждого и меняли их каждый день! Это обстоятельство Анну Эразмов ну очень смущало. Когда в последний день им тоже поменяли полотенца, она, несмотря на протесты мужа, спросила у горничной, можно ли ими вытираться. Взгляд горничной она помнила до сих пор. А чего только не было в буфете! Она договорилась с буфетчицей, совсем немного дала сверху, и они привезли в Одессу икру и сервелат. За три дня они даже пальто ей успели купить, очень даже ничего по тем временам, сейчас, конечно, она на него бы даже не взглянула.

Все это Анна Эразмовна помнила прекрасно, но помнила и другое. Помнила, как колонной шли ветераны, тогда их еще было много, и выглядели они совсем неплохо. Особенно выделялась высокая блондинка с уложенной узлом косой, в ладно сидящей солдатской гимнастерке, увешанной орденами и медалями.

А вечером на Красной площади был салют. Народу было – не протолкнуться, и они стояли на каком-то мостике, совсем рядом с гостиницей. Когда грянули первые залпы, она задохнулась, слезы покатились сами собой, так горько и безутешно она еще в жизни не плакала. Она стеснялась мужа, очень надеялась, что он ее слез не замечает, но остановиться не могла. Она оплакивала маминого жениха Юличку Блайваса, воевавшего за Ташкент, но похороненного почему-то в венгерском городе Байя, его брата Семочку, сгоревшего в танке под Курском, их отца, мобилизованного на рытье окопов и расстрелянного немцами, папиного двоюродного брата Миличку, которого не брали на фронт изза маленького роста, а он добился, чтобы взяли, и стал пулеметчиком и еще многих, многих, многих… Она не знала, что оплакивает и своего отца-фронтовика, которому предстояло умереть через пять месяцев…

На бульваре тоже было полно народа. Весь город высыпал на улицу, такое в Одессе можно увидеть еще только на Юморину. В прошлом году, после многих лет неорганизованных первоапрельских гуляний, когда по городу блуждали толпы пьяных подростков, и приличная публика просто боялась высунуть нос из дома, за подготовку Юморины взялся известный бизнесмен. Было объявлено, что каждый может принять участие в карнавальной колонне, и Анна Эразмовна загорелась. Она превратилась в маленький танк и, давя гусеницами на психику, сознательность и патриотизм, сумела завести коллектив и убедить начальство. Все делали сами: сочиняли и рисовали лозунги, придумывали и собирали по всей библиотеке костюмы, привлекали к работе родственников и друзей. В итоге получилось просто здорово. Они шли по Дерибасовской (люди были везде: на балконах, крышах, деревьях), впереди колонны шагал основоположник соцреализма в красной косоворотке и нес плакат «Библиотека имени мине». Шесть девиц в простынях, изображавших кариатид с фронтона, несли транспарант с названием библиотеки, а сзади валили литературные герои: три сестры, братья Карамазовы, дама просто приятная и дама приятная во всех отношениях.

Анна Эразмовна нацепила побитую молью горжетку и шляпку с вуалью, два пальчика кокетливо сжимали ситечко, картонный кукиш предупреждал: «Не учите меня жить». Таня, скромно потупив глазки, размахивала корзиной с искусственными цветами, изъятыми из приемной, огромный тюльпан привлекал взоры мужиков утверждением: «Я честная девушка». Надя, одетая во все зеленое, с короной, пристроенной на широкополой шляпе, несла стрелу с призывом «Где же ты, Иванушка-Интернешенэл?». Неприличные предложения так и сыпались на них со всех сторон.

Но самый большой успех выпал на долю Леонида Владимировича. Безразмерная тельняшка свисала до колен, на голову, выставив одно ухо, он напялил вязаный синий шлем с козырьком и помпоном, испитую морду с красным носом украшал сине-черный бланш под глазом (красился сам!). Он тащил авоську с пустыми водочными бутылками и белым батоном, от которого время от времени отщипывал кусочек и вдумчиво его жевал. Пребывание ханыги в библиотечной колонне объяснял плакат в виде бутылки с надписью: «Читаю запоем».

Эта помесь Балбеса с Петровичем была близка народу, как никакой другой персонаж. «Петрович, наливай!» – кричали из толпы. Бабы выскакивали на мостовую, висли на нем гроздьями, чтобы запечатлеться со своим идеалом, его снимали киношники и телевизионщики, на следующий день фотография героя появилась во всех одесских газетах…

Народ все прибывал. Люди шли семьями, с детьми, даже совсем маленькими, молодежь пробивалась поближе к Дюку, все были веселые, возбужденные, а пьяных не было, ну вот не было – и все!

Куранты на Думе сыграли мелодию из «Белой акации», а салют все не начинался. По толпе прошел слух, что его перенесли на половину одиннадцатого. Люди стали волноваться, но никто не уходил. Вцепившись в муженька, Анна Эразмовна крутила головой, рассматривала публику, самые интересные экземпляры удостаивались ее комментариев.

Вдруг она услышала знакомое хихиканье, дружеская лапка опять легла на ее плечо и зазвучали строчки: