Миновав столовую, Соскэ с хозяином прошли в небольшую комнату, видимо, кабинет.

— Прошу вас, — сказал Сакаи, задержавшись у входа и щёлкнув выключателем.

В стенной нише висел небольшой свиток с крупными иероглифами, несколько грубоватыми, написанными, вероятно, специальной жёсткой кистью. Рядом стояли на полочке великолепные белые пионы. Столик, подушки для сиденья — всё сверкало чистотой.

— Одну минутку, — сказал Сакаи и, чиркнув спичкой, зажёг газовый камин, не очень большой, как и сама комната. Затем предложил Соскэ подушку для сиденья.

— В этой берлоге я спасаюсь, когда мне очень уж докучают.

Здесь и в самом деле всё дышало каким-то удивительным покоем. Едва слышно потрескивал камин, и Соскэ чувствовал, как по телу разливается тепло.

— Устраивайтесь поудобнее. Тут нам никто не помешает. Никогда не думал, что праздники так могут надоесть. Вчера окончательно выбился из сил. Слишком долго тянутся эти новогодние праздники, просто мученье. Сегодня наконец мне удалось уйти от суеты и днём поспать. Только недавно проснулся. Принял ванну, перекусил, выкурил сигару и вдруг обнаружил, что жена с детьми ушла к родственникам. Лишь тогда я понял, отчего в доме так тихо, и сразу заскучал. Так уж эгоистично устроен человек. И всё же лучше скука, чем праздничная суета. А праздничная еда и крепкие напитки, скажу я вам, это даже страшно. Прошу простить за откровенность, но мне вдруг захотелось поговорить с вами, человеком, которому вроде бы нет дела до новогоднего веселья, до светской суеты, словом, до всего житейского, только, пожалуйста, не обижайтесь за то, что я сейчас сказал. — Сакаи говорил, как всегда, складно и непринуждённо.

В обществе этого жизнерадостного человека Соскэ порой забывал о своём прошлом и думал, что в других условиях стал бы таким, пожалуй, как Сакаи.

Вошла служанка. Ещё раз учтиво поклонившись Соскэ, она поставила перед ним не то деревянное блюдо, не то тарелку для печенья, такое же блюдо поставила перед хозяином и молча вышла. На блюде лежал довольно большой пирожок со сладкой бобовой начинкой, а рядом с ним зубочистка[33], пожалуй, вдвое больше обычной.

— Не угодно ли, пока горячий? — предложил Сакаи. Соскэ подумал, что пирожок совсем свежий, только сейчас испечённый. Но хозяин возразил:

— Это вам показалось. Вчера в гостях мы похвалили эти пирожки, и нам дали их ещё с собой. Они и в самом деле были горячие, а сегодня служанка подогрела их, прежде чем подать.

Сакаи взял зубочистку, небрежно разломил пирожок и принялся есть. Соскэ последовал его примеру.

Сакаи рассказал о странной гейше, которую накануне видел в ресторане. Ей почему-то очень нравится карманное издание «Луньюя», и она никогда не расстаётся с ним, ни в пути, ни в гостях.

— Из всех учеников Конфуция она предпочитает Цзы Лу. И знаете почему? Потому что он был настолько честным, что даже страдал, если ему приходилось услышать что-нибудь новое, прежде чем он успевал усвоить старое. Об этом Цзы Лу у меня, честно говоря, весьма смутное представление, и я спросил, не значит ли это, что, не успев жениться на одной хорошей женщине, он знакомился с другой, тоже хорошей, женщиной и потому мучился…

Сакаи всё это рассказывал с очень беспечным видом. Он, вероятно, часто посещал подобные места, но делал это просто по привычке, так как ничто его там уже не волновало.

В ответ на расспросы Соскэ он объяснил, что даже ему, человеку, любящему развлечения, и то порой надоедает, и он нуждается в покое. Вот тогда-то он и уединяется в своём кабинете. Нельзя сказать, что Соскэ был совсем не искушён в такого рода делах, поэтому он слушал сдержанно, не проявляя особого любопытства. Это, видимо, нравилось Сакаи. За самыми обычными словами Соскэ как бы угадывалось его романтическое прошлое. Но стоило ему заметить, что эти воспоминания Соскэ неприятны, как он тотчас менял тему, не из хитрости, а из простой учтивости. Поэтому у Соскэ не оставалось и капли неприятного осадка.

Разговор коснулся Короку. Некоторые наблюдения Сакаи оказались для Соскэ совершенно неожиданными, и он слушал хозяина с нескрываемым интересом, ни разу не возразив. Не думает ли Соскэ, поинтересовался Сакаи, что юноша склонен к умствованиям, несвойственным его возрасту, и в то же время отличается чисто детской непосредственностью. Соскэ сразу же с ним согласился, заметив, правда, что, независимо от возраста, это свойственно всем, кто не получил социального воспитания, а только учился в школе.

— Пожалуй. Зато с теми, кто получил только социальное воспитание, ещё труднее: характер сложный, а умственное развитие, как у ребёнка.

Сакаи усмехнулся и, помолчав немного, неожиданно сказал:

— А что, если мне взять его в сёсэи? В смысле социального воспитания это будет совсем неплохо.

Оказалось, что его прежнего сёсэя призвали в армию, а нового он до сих пор не мог найти.

Соскэ обрадовался случаю без каких бы то ни было усилий пристроить Короку и в то же время растерялся, давно уже не рассчитывая на доброту и сердечность людей. Соскэ решил не мешкать с ответом. Теперь у него расходов будет меньше, и вместе с Ясуноскэ они помогут Короку получить высшее образование. Свои соображения Соскэ чистосердечно изложил Сакаи, а тот очень просто ответил:

— Вполне с вами согласен.

В общем, они почти договорились. Соскэ хотел было откланяться, но Сакаи его не отпускал, сказав, что впереди ещё весь вечер, а сейчас рано, и даже вытащил часы для убедительности. Да и у Соскэ не было особых дел, разве что идти домой ложиться спать. Поэтому он снова сел, дымя ароматной сигарой, и, следуя примеру хозяина, расположился в более удобной позе.

— Нет, что ни говорите, а с младшим братом хлопот не оберёшься, — рассуждал Сакаи. — Я всё это на себе испытал.

И он стал рассказывать, во что обошлась ему учёба брата в университете. Сам Сакаи, когда был студентом, никаких излишеств себе не позволял, жил скромно. Соскэ поинтересовался дальнейшей судьбой юноши, которая, возможно, не была лишена превратностей.

— Авантюрист он! — бросил Сакаи, и продолжал рассказывать.

После окончания университета он рекомендовал брата на службу в банк. Но у того было единственное желание — разбогатеть во что бы то ни стало, и вскоре после русско-японской войны он против воли Сакаи уехал в Маньчжурию, сказав: «Хочу добиться успеха». Кто мог подумать, что он займётся перевозкой бобовых жмыхов и соевых бобов по реке Ляохэ к морскому порту. Это задуманное с широким размахом предприятие вскоре прогорело. Не являясь владельцем основного капитала, он понёс большие убытки и, само собой, остался ни с чем.

— Что делал он потом, я затрудняюсь вам сказать, и вдруг, представьте, узнаю, что он околачивается в Монголии. Кто знает, куда ещё занесёт его страсть к авантюрам? Словом, мне постоянно грозит опасность. И всё же лучше, когда он далеко. Как-нибудь, думаю, сам разберётся, что к чему. Изредка получал из Монголии письма. Он писал, что там трудно с водой; чтобы в жару полить улицы, воду берут из канав или, что ещё хуже, поливают конской мочой, вонь тогда стоит ужасная — вот в таком духе… Время от времени просил денег, но на эти просьбы я вообще не отвечал, благо Монголия чересчур далеко. В общем, всё было ничего до конца прошлого года, когда он неожиданно объявился.

Сакаи вдруг быстро снял висевшую на стойке ниши безделушку с очень красивой бахромой. Это оказался кинжал в парчовом мешочке. Сделанные из чего-то похожего на зелёную слюду ножны в нескольких местах были скреплены серебряными колечками и формой очень напоминали короткую шестигранную дубинку. Они казались слишком большими для кинжала длиною в шесть дюймов, с очень тонким лезвием. Если внимательно приглядеться, можно было увидеть вставленные в верхнюю часть ножен две тонкие палочки. Как и серебряные колечки, они не давали кинжалу выпасть из ножен.

— Привёз мне в подарок, — пояснил Сакаи. — Говорит, что это монгольский кинжал. — Сакаи вытащил кинжал из ножен и показал Соскэ. Затем вынул палочки, видимо, сделанные из слоновой кости.