– О, папа, мне обязательно ехать сегодня вечером? – прерывающимся голосом спросила Сара, явно огорченная. – Я думала, ты сказал бабушке…

Она разочарованно умолкла.

– Я говорил, принцесса, но ты знаешь, как иногда бывает. – Дэниел взял Сару за руку. – Бабушка должна возвращаться в Нью-Йорк, чтобы позаботиться о твоей маме, и она хочет взять тебя с собой.

– Я знаю, папа, но я могла бы сесть в поезд завтра или послезавтра. Я не потеряюсь. Я не такая, как моя мама. Я бы никогда…

Сара взглянула на Кэролайн, которая безмятежно ела мороженое с орешками и делала вид, будто ничего не слышит. Губы Сары сжались в тонкую ниточку, и она размешала свой только что полученный пломбир в светло-коричневую кашицу.

Казалось, что Сара уже привыкла к такому давлению на ее чувства. «Я не должна была идти с ними», – подумала Кэролайн. Если бы она не сделала этого, тогда, возможно, Дэниел и Сара обсудили бы подробнее свои затруднения, хотя все выглядело так, как будто это была давняя проблема, о которой они говорили уже много раз.

– Извини, Кэролайн, – опечаленно сказал Дэниел. – У нас есть кое-какие разногласия, и Саре нужно некоторое время, чтобы вспомнить о том, что папа всегда прав.

Он попытался улыбнуться.

Сара тоже сделала попытку:

– Он имеет в виду, что ему нужно время, чтобы осознать, насколько я права.

Кэролайн решилась внести свой вклад в разрядку атмосферы:

– Как приятно узнать, что я не единственная идеальная личность на свете.

Улыбки обоих Фрателли были вежливыми, но немножко вымученными.

– Пора идти, принцесса.

Дэниел произнес эти слова с некоторым опасением, но, хотя плечи Сары поникли, она ничего больше не сказала.

– Рада была встретить тебя, Дэниел. Сара, я надеюсь, мы еще увидимся. Счастливого Рождества вам обоим.

Кэролайн чувствовала себя лицемеркой: было не похоже, что Дэниел и Сара будут счастливы в эти праздничные дни. Она весело попрощалась и вновь нырнула в поток покупателей.

Через пятнадцать минут ей все это наскучило. Оживление, вызванное праздничными покупками, прошло. Она медленно шла домой, думая о Дэниеле и его дочери, которая не была «такой, как мама», что бы это ни значило.

Выйдя на свою улицу, Кэролайн увидела знакомую картину перед домом: серая «хонда» с включенными фарами и фигура Дэниела, ссутулившегося на переднем сиденье в ожидании ее.

Подойдя ближе к машине, она услышала мягкий звук блюза Билли Холидея, плывущий в воздухе. Кэролайн постучала по стеклу:

– Эй, разве я не говорила тебе раньше, что не нужно здесь никакой громкой музыки? За исключением разве что Девятой Бетховена.

Дэниел опустил стекло.

– Простите, мадам. Я включил Благовещение и потерял голову. – Он с некоторым усилием улыбнулся. – Я не знаю, что я здесь делаю, Кэролайн. Мне нужно было видеть сочувственное лицо, а твое выглядело дружелюбным. Ты понравилась Саре.

– Мне тоже понравилась Сара.

– Позволь мне войти. – Он поднял правую руку. – Только как другу, как коллеге. Обещаю.

Кэролайн заколебалась. Она почувствовала, что ее бережно охраняемый мир начал рушиться, как это было всегда, когда Дэниел входил в него. У нее не было сил оставаться его другом.

Да, несомненно. Она хотела быть с ним и в какой-то момент отказалась от мыслей об осложнениях, которые могла принести эта дружба. Она будет другом Дэниела. Не меньше и, быть может, не больше, но она будет его другом.

– Вылезай, Дэниел. Ты замерзнешь тут до смерти. – Кэролайн взяла его за руку и направилась вперед по дорожке. – Я могу предложить тебе ароматный чай и огонь в очаге.

– Чай и сочувствие? – сказал Дэниел с кривой улыбкой.

– Конечно. Апельсиновый чай с корицей и первая психологическая помощь – такова специализация дома.

Кэролайн отперла двойную входную дверь и провела Дэниела внутрь.

Она хотела пройти в гостиную, но Дэниел поймал ее руку и повернул к себе лицом.

– Спасибо, что позволила мне расположиться на твоем крыльце. – Он заключил ее в объятия и слегка отстранился, чтобы видеть ее лицо. – Я терпеть не могу, когда она уезжает к Элисон на каникулы. Это убивает меня. Я ненавижу Рождество больше любого дня в году. – Он опустил голову на ее плечо. – Я плохой собеседник, Кэролайн. Отправь меня домой сбросить раздражение, выпить немного и послушать песню Элвиса «Голубое Рождество».

– Пьянствовать и жалеть себя? Чай и сочувствие гораздо лучше. Входи и садись.

Кэролайн осторожно высвободилась и подвела его к кушетке. Она бросила ему вышитую гарусом подушку и встала на колени, чтобы зажечь огонь в камине, где все было уже готово для этого.

– Я пойду поставлю чайник. Это не займет и минуты.

– Сядь и поговори со мной. Забудь про чай. Как раз сейчас я нуждаюсь в сочувствии. – Он потянулся и взял ее за руку. – И давай обойдемся без гнусных замечаний. «Жалеть себя» – так она это назвала. Ущербная психология, Кэролайн.

– Ах вот как. Ты подвергаешь сомнению великого доктора Фрейда.

Кэролайн погладила воображаемую бородку.

– Это настоящий отвратительный немецкий акцент.

– Много ты знаешь. Это австрийский акцент, и он просто ужасен.

– Хорошо, хорошо, – заулыбался Дэниел. Ее неясный запах, свежий и цветочный, щекотал его ноздри. Он закрыл глаза. – Что это за духи? Ты всегда очень деликатно пользуешься духами. Что это? Сирень?

– Ландыш главным образом.

Он глубоко втянул в себя воздух:

– Ландыш. Это такие маленькие белые колокольчики, правильно?

– Угу, – согласилась Кэролайн. Она отклонилась назад, сбросила туфли и положила ноги на кофейный столик. – Я люблю слушать огонь.

Сосновое полено, которое она подожгла, с треском лопнуло, когда огонь достиг дырки от сучка.

– Ты не слушаешь огонь, ты смотришь на него.

Не открывая глаз, Дэниел нашел ее руку именно там, где искал, и слегка пожал ее.

– Нет, слушаю. Ведь он трещит и гудит.

– Наверное, нужно вырасти в доме с каминами, чтобы понимать их язык. Имея пятерых детей в двух спальнях, семья Фрателли не могла позволить себе слушать огонь. Даже если бы у нас был камин. Но его не было.

Его голос приобрел тот саркастический оттенок, которого Кэролайн боялась. Как обычно, ей пришлось обороняться. Она отняла руку:

– О, парень, опять начинается. Социальное неравенство в Филадельфии в конце двадцатого века, взгляд из низов.

Она тоже могла быть саркастичной.

– Боже, ты совсем, как Элисон.

Глаза Дэниела резко открылись, и его рука крепко сжала руку Кэролайн.

– Ты знаешь, меня просто тошнит, когда я слышу это. Какой же она была, в конце концов? Ее дочь очаровательна и очень мила. Может ли мать Сары быть ужасной? И насколько ужасна я? – Кэролайн приподнялась и повернулась к нему. Их лица были на расстоянии нескольких дюймов. – Ради Бога, Дэниел. Я чувствую себя второй госпожой де Винтер.

– Второй кем?

Дэниел провел рукой по своим взъерошенным волосам.

– Второй госпожой де Винтер. Ты знаешь, в «Ребекке».

– Ты имеешь в виду тот старый фильм с Лоуренсом Оливье и какой-то хнычущей блондинкой? – Он посмотрел на Кэролайн, собрав лоб в морщины. – Как ты можешь сравнивать себя с этой жалкой мышью, как там ее зовут?

– Джоан Фонтен, и она не хныкала. Она страдала. Самоотверженно. – Кэролайн выставила подбородок. – Я чувствую себя ею, потому что ты продолжаешь сравнивать меня со своей женой.

– Бывшей женой, – уточнил Дэниел.

– Неважно. Так или иначе, я устала от твоих попыток заткнуть мне рот из-за кого-то, с кем я никогда не встречалась, и кто сделал тебе… неважно что, когда вы были женаты.

Кэролайн посмотрела ему в глаза и увидела отблеск… чего? Тревоги? Она не могла понять.

– Так значит, ты хочешь все о ней знать. – Дэниел принял суровый и замкнутый вид. – Боже, почему женщины никогда не могут оставить в покое некоторые вещи?

– Женщины? – Кэролайн была оскорблена. – Во-первых, я не женщины. Я – это я. Кэролайн. Одна женщина. Единственная. И, во-вторых…