Лагид взглянул на Александра. Тот о чём-то беседовал с Парменионом и на гостей не смотрел. Птолемей догадывался, что происходит, вернее, что сейчас произойдёт, хотя никогда прежде не видел этого. Знал лишь по рассказам Анхнофрет и Ранефера, когда тот, изрядно выпив на том, давнем приёме, стал куда откровеннее обычного.
Мерит видит. И с минуты на минуту начнёт говорить. Это неподвластно её воле. Это, по меньшей мере, вызовет всеобщее смятение и страх, особенно среди македонян и эллинов. Пойдут ненужные кривотолки. Этот пир задуман, чтобы уронить стену отчуждения, а может случиться так, что она, наоборот, лишь увеличится. Никому это не нужно.
Плеча Лагида коснулась чья-то рука. Он обернулся -- за его спиной возле ложа стоял Эвмен. Кардиец в пире не участвовал. Когда другие развлекались, он нёс службу. Ага, канцелярскую, как посмеивались над ним некоторые. Стратег стила и восковой таблички. Что он здесь делает? Неважно. Он как нельзя кстати.
-- Царице плохо? -- спросил Эвмен.
Тоже заметил. Птолемей сжал его руку.
-- Эвмен, сейчас может произойти нечто... Нечто плохое. Нужно немедленно удалить её из зала. Но чтобы никто...
-- Я понял, -- кивнул Эвмен.
Он степенно, не привлекая внимания, обошёл ложа, столы и кресла, приблизился к Анхнасиру и спокойным голосом произнёс:
-- Достойнейший, там прибыл гонец-египтянин. Он спрашивает кого-нибудь из высшего совета Дома Маат. Я сказал ему, что все высокородные на пиру, но он настойчив, говорит -- важно.
Хранитель по привычке дёрнулся было встать, но его удержала Анхнофрет, которая вцепилась в слова Эвмена, как утопающий в соломинку и сказала быстро:
-- Наверное, в Пер-Маат прилетела сова, которую ждёт царственная.
-- Да, -- медленно произнесла Мерит-Ра, -- я сама переговорю с гонцом. Прошу прощения у радушных хозяев, но это действительно важно.
Она встала и направилась к выходу в сопровождении Эвмена и Анхнасира. На пороге оперлась о дверной косяк, задержалась на мгновение, наклонив голову. Хранитель шёл позади и своим телом скрыл её от досужих взглядов, если такие и были.
Снаружи у дверей стояли на часах двое телохранителей царя -- Селевк и Лисимах. Мерит-Ра вдруг обмякла. кардиец подхватил её, на помощь рванулся и Лисимах. Едва коснувшись Мерит, Эвмен вздрогнул. По голове словно молотом ударили.
Злой ветер, леденящий кровь в жилах, рвал с плеч плащ, бросая в пылающее лицо обжигающие холодом снежные заряды. Длинные чёрные полы плаща трепетали и хлопали, словно крылья огромной птицы, заглушая все прочие звуки.
"А вот и вороны..."
Кардиец удержал царицу, зажмурился, его лицо исказила странная гримаса. Подоспел Анхнасир. Эвмен уступил ему, попятился, посмотрел на Лисимаха. Тот ошалело мотал головой, словно его тоже оглушили.
Мерит вдруг выпрямилась, мягко оттолкнула Анхнасира, бледного, как мел. На полу что-то звякнуло. Длинная позолоченная игла выпала из дрожащих пальцев. Почему Мерит не оставила её на столе?
-- Игла... -- проговорила царица по-эллински, -- жало меч-рыбы, летящей в небе. Смертоносное синее золото. Жадное пламя жарко ласкает кедр. Херу-Хранитель оставил священный меч. Он бьёт ударом слона по главе Апопа. Игла пронзает плоть мёртвую, пронзает живую. Сто игл, тысяча, сто тысяч...
Она посмотрела на Анхнасира, который вжался в стену и стоял, ни жив, ни мёртв, глядя на Мерит так, словно видел не её, а кого-то другого, и этот кто-то вызывал в его глазах одновременно ужас и восторг.
-- Слоновий бивень -- игла. Лотос -- игла...
Теперь она говорила на языке ремту. Эвмен начал изучать его несколько месяцев назад под руководством Итту-Бела. Пока он недостаточно в этом преуспел, но понимал многие слова, хотя речь Мерит становилась все более неразборчивой и путанной.
-- Лотос растёт сквозь кедр, пьёт кровь. Жадный огонь пожирает плоть, жадная вода пожирает плоть. Ладьи идут сквозь чёрную стену. Их глаза не боятся взмывающего в небо призрачного кнута, несущего неугасимый огонь. Им всё равно. Глаза мертвы, равнодушны к мукам стонущей плоти, к собственной смерти. Ири-Херу, Хранитель Вечности, бьётся с отродьем Апопа, но нет в его руках Косы-Сокрушающей-Тварей-Дуата. Лук Нейти в руках. Стрелы рвут плоть мёртвую, рвут живую. Сотни стрел... В Сезон Жатвы тростник расцветает красным. Ипи, нет! Нет! Звезда катится в бездну. Лучи-иглы напоены кровью. Шестнадцать игл, сто игл, тысяча... Звезда восходит. Ипи, остановись! Сердце рвётся, Ипи! Почему они не слышат?
Она продолжала говорить, но речь её стала совсем непонятна. Эвмен бросил быстрый взгляд на Анхнасира. Тот обнимал царицу за плечи, не давая ей упасть и при этом крепко зажмурился.
-- Друг царя залил кровью алтарь Апопа, остров великой норы Апопа, ведущей в Дуат. Апоп отзовётся. Скоро... Не все из нас переживут час ужаса. Великий огонь прольётся на землю и воды. Волна Апопа накроет царство Секиры. Жадный огонь. Жадная вода...
Мерит сжала виски пальцами, застонала, обмякла на руках Анхнасира, её колени коснулись пола. Вдруг она вновь вскинула голову, посмотрела на кардийца удивлённо, словно не ожидала его здесь увидеть. Эвмен, не отрываясь, смотрел ей в глаза, и синяя бездна затягивала его. Мерит-Ра снова заговорила по-эллински. Эти слова явно предназначались Эвмену, и каждое из них отзывалось в его голове ударом молота.
-- Ты... Ты не предал царицу змей. Ты, единственный. За твоей спиной тень Ири-Херу. Только за твоей. Они предали. Осколки обагрены кровью братьев... Один народ, один царь, один Бог... Никогда... Звезда катится в бездну. Победитель идёт на смерть. Кровь Наилучшего гниёт... Волчица терзает мёртвую плоть... Пустыня наступает... Забвение...
Глаза царицы закрылись, она замолчала.
-- Что с ней? Она умирает? -- испугался Эвмен.
-- Нет, -- ответил Анхнасир, -- так было много раз. И ещё будет. Это великий дар и великое проклятие. Теперь она долго будет без сил, ей надо отдохнуть.
-- Отвези её в ваш лагерь. Я скажу Александру и фараону о случившемся.
Хранитель положил руку на плечо кардийца.
-- Не надо... Чтобы знали все.
Эвмен кивнул.
Анхнасир подхватил Мерит на руки и унёс. У следующих дверей стояли на страже Хранители, они быстро подогнали колесницу и он уехал.
Эвмен посмотрел на бледного Лисимаха.
-- Как ты?
-- Хреново. Башка гудит. Что это было?
-- Не знаю... Селевк, приведи ему смену. И не болтайте о случившемся, -- распорядился кардиец и телохранители даже не подумали возмутиться, что им приказывает архиграмматик, -- я доложу царю.
Он вернулся в зал.
-- Что с тобой? -- спросил Селевк товарища.
-- Я видел... -- невнятно пробормотал Лисимах.
-- Что?
-- Тебя. Я лежу на земле, а ты возвышаешься надо мной с окровавленным мечом. Здоровенный такой. И смеёшься.
-- Я? С мечом?
-- Да. И как-то мне не по себе стало. А за твоей спиной тень стоит. Я её не сразу узнал. Тень Птолемея, размытая такая. Вроде он это, а может и нет. И тоже смеётся. Только не на меня смотрит, а на тебя.
Лисимах замолчал.
-- Ты дурным вином опился? -- поинтересовался Селевк.
Лисимах медленно помотал головой.
Наконец, большинство блюд опустело. На столах остались закуски и вино. Царь встал и, снова совершив возлияние богам, объявил:
-- Полагаю, пришло время симпосиона!
Эллины одобрительно загудели.
-- Как водится, выберем того, кто проведёт нас через празднество, подобно опытному кормчему, направляющему бег корабля!
Тотчас пирующие начали выкликать имена, предлагая кандидатуру симпосиарха. Царь поднял руку, взывая к тишине.
-- Вспомним, что советовал мудрый Платон. Следует ставить начальником над нетрезвым, человека трезвого, умудрённого летами. Так кого вы теперь назовёте наилучшим?
-- Пармениона! Пармениона симпосиархом! -- закричали отовсюду.
Александр провозгласил пожилого полководца распорядителем пира. Парменион поднялся и сказал:
