Он усмехается.

– Я ничего не говорю.

– Кто ожидал увидеть индейку посреди дороги?

– Эм, я. Я сказал тебе: «Эй, Сидни, посреди дороги индейка».

Я оглядываюсь на эту птицу, животное все еще на дороге, словно там оно в полной безопасности. Если бы сейчас не было так рано, ее бы уже раздавили.

– Что с ней не так?

– Должно быть, она одна из тех индеек-самоубийц, о которых я читал.

Игнорируя Питера, я открываю дверь и иду туда, где проклятая птица все еще счастливо занимает левую полосу.

– Эй, индейка. Убирайся с дороги, слабоумная,– я издаю звуки, словно подзываю кота.

Питер идет позади меня.

– Что ты делаешь?

Я останавливаюсь, и индейка смотрит на меня, но жирная птица не двигается.

– Черт, она тупая. Я не могу оставить ее там. Найди что-нибудь в машине, чтобы сдвинуть его с дороги.

– Что, например? Ты не брала еду, и я сомневаюсь, что она захочет RedBull.

– Не знаю. Найди что-нибудь,

Питер идет обратно и роется в багажнике. Он возвращается с чем-то в руке. Я не могу увидеть с чем именно из-за того, как он держит этот предмет. Питер останавливается рядом со мной.

– Хочешь, чтобы я спас индейку, да?

– Я сама могу это сделать.

Он держит руки поднятыми и идет по трассе. Я смотрю на землю, ожидая проявления признаков жизни от птицы. Питер движется к ней медленно и, оказавшись в двух шагах, накидывает на нее что-то розовое. Я хмурюсь, когда понимаю, что он взял мой лифчик. Лямка зацепляется за голову птицы. Питер тянет, и птица подходит к нему. Он хватает ее и обматывает вторую лямку вокруг ее тела. Большая часть лифчика пришлась на клюв, чтобы она не смогла нас клюнуть.

Когда Питер передает мне индейку, она похожа на животное, носящее розовый лифчик.

– Вот твоя птица. Милый бюстгальтер, кстати.

Я хмурюсь. Бюстгальтер выглядит на индюшке лучше, чем на мне. Мы заговариваем через некоторое время.

– Что с ней не так?– я смотрю на эту штуку, но не могу понять. Она не передергивает крыльями, когда я прикасаюсь к ней. Кажется, они повреждены. – Индейки предпочитают летать?

– Не думаю, но не уверен. Я не силен в животноводстве.

– Что ж, рада узнать, что ты не трахал всех, у кого есть две ноги,– Питер бормочет что-то, но я игнорирую его.– Она не похожа на индейку, за исключением ее висюльки,– я указываю на красный комочек, свисающий с клюва.

– Висюльки?– я награждаю Питера взглядом и иду к машине с птицей в руках. – Куда ты несешь ее?

– К ветеринару. Она должна летать.

– Сидни,– Питер берет меня за локти и поворачивает к себе.– Ты не можешь взять ее с собой.

– Почему нет?

– Это дикая птица. Если она снимет бюстгальтер, то выклюет наши глазные яблоки.

– Ты не можешь снять мой бюстгальтер, так что не думаю, что она сможет. Я привяжу ее на заднем сиденье. Все будет в порядке.

Питер следует за мной.

– Я снял твой бюстгальтер, почти.

– Почти не считается,– говорю я, пока наклоняюсь и кладу птицу на заднее сиденье моего автомобиля. Для дикой птицы она очень даже не против машин и того, чтобы ее держали. Возможно, она чей-то питомец. – Думаешь, это идейка? В том смысле, что она очень темная,– ее перья настолько коричневые, что практически черные.

Питер вздыхает.

– Я учитель английского, Сидни. Это не ворон или альбатрос. Остается только угадывать.

Я ухмыльнулась.

– Знаменитые птицы в литературе.

– Что-то вроде того,– Питер смотрит на птицу. – Мы серьезно собираемся ехать до Джерси с птицей на заднем сиденье, носящей бюстгальтер?

– Да, я знаю кое-кого, кто сможет помочь и выпустит ее на свободу.

Питер скользит на сиденье и зажимает пальцами переносицу.

– Прекрасно. Самое время, чтобы быть филантропом.

Я захлопываю его дверь и облокачиваюсь на нее через открытое окно. Питер смотрит на меня.

– Кто сказал, что не было такого прежде? Я почти переспала из жалости с тобой. Поговорим о соскребании тушки с дороги,– я подмигиваю ему и обхожу машину.

Когда я забираюсь внутрь, Питер наблюдает за мной.

– Как лестно.

– Я знаток по части лести.

– А я по части рыцарства. Я спас индейку для тебя, ты безумная.

Я смотрю в зеркало заднего вида. Моя индейка выглядывает в окно и одета в мой лучший бюстгальтер. Я начинаю смеяться и не могу остановиться. Каждый раз, когда я смотрю туда, картинка поражает меня как никогда. У меня на заднем сиденье интимно-позирующая индейка.

Питер не откидывается на сиденье. Вместо этого он сидит на пассажирском месте с практически закрытыми глазами. Видно, что они все еще открыты, потому что его ресницы трепещут, когда он моргает. Это второй хороший день, солнце уже садится. Я так устала и знаю, что Питер измотан, потому что не спал из-за сидящей позади него индейки.

– Она не укусит тебя.

Глаза Питера своего рода закрыты, руки скрещены на груди, когда он отвечает.

– Очень утешительно, но я бы не хотел рисковать.

– Я начинаю думать, что у тебя птицефобия, – уголок рта Питера дергается, словно он хочет засмеяться, но он скрывает улыбку. Индейка ерзает на заднем сиденье и успокаивается. Глаза Питера остаются открытыми, пока птица не перестает двигаться. – Большая птица навевает кошмары или как?

– Или как,– говорит он, его глаза закрыты, пока птица спокойна.

Что, черт возьми, это значит? Я смотрю на Питера. Приборная панель отбрасывает мягкий свет на его красивые руки и лицо. Меня наполняет сожаление. И я понятия не имею, что делать с этим. Я решаю слегка надавить на него, но не уверена, ответит ли он.

– Итак, как ты решился стать учителем английского?

Питер поднимает голову и смотрит на меня уголком глаза, словно это глупый вопрос.

– Мне нравится читать.

– Ничего себе, какой сложный и глубокомысленный ответ. Спасибо, что пролил свет на это решение. Думаю, я стану учителем, как ты. Ты изменил мою жизнь,– я дразню его, и вплоть до моих последних слов мой тон игривый и легкий, но эти последние четыре слова правдивы. Яне понимала этого, пока они не слетели с моих губ и не повисли в воздухе, как пары свинца.

Питер бросает на меня взгляд из-под своих темных ресниц и качает головой.

– Мило, Сидни, очень мило.

– Мы сидели рядом два дня, и ты вряд ли сказал мне что-либо.

– Как и ты. Единственный раз, когда ты заговорила со мной, это когда мы поменялись местами, – Питер указывает назад.

Мне становиться неловко. Такое ощущение, что на моей челюсти рука, заставляющая меня открыть рот и произнести:

– Я больше не знаю, как с тобой разговаривать.

Питер немного выпрямляется.

– Ты понимаешь, что сделала, верно?– я быстро смотрю на него и задаюсь вопросом: что он собирается с этим делать. – Невероятно. Ты не понимаешь, да?

– Тогда просвети меня, учитель. Скажи мне, что я сделала такого неправильного,– мои руки крепче сжимают руль. Вот почему все эти два дня мы не разговаривали. Потому что каждый раз, когда я открываю рот, мы боремся, а я устала от борьбы.

– Ты набросилась на меня. Как только я назвал тебе свое имя, ты поступила так же, как они, – Питер смотрит прямо и сжимает челюсти. Я знаю, он хочет еще что-то сказать, но он этого не делает.

Я смотрю на темную дорогу, наблюдая за увеличением белых пунктирных линий.

– Не правда. Ты не лгал им, кем бы они не были.

Питер съеживается.

– Отличная грамматика.

– Отвали, Ферро. Ты лгал мне. Первое время ты притворялся кем-то другим и не открылся мне, пока тебе не пришлось это сделать.

– Это не правда.

– Пф, правда. Если бы не явились мой брат с Дином, ты бы не рассказал мне. Я бы узнала и почувствовала себя глупо, когда позже какой-нибудь репортер узнал тебя. После всего, что между нами было...– я сжимаю губы. Прекрати говорить. Я знаю, что собираюсь сказать то, чего не должна говорить, то, о чем я бы пожалела.

Питер вздыхает и опирается головой на сиденье.