До сих пор помню это состояние.
Камера.Путин. Pizdetz
Мы шли по длинным коридорам, периодически останавливаясь у закрытых дверей, которые конвоиры со скрежетом открывали.
Затем встали посреди большого длинного коридора и чего-то ждали. Минуты ожидания, как ни странно, были не тягостными, а сладостными.
Слышны были отчаянные крики и хлопки, отчетливо напоминавшие удары. Меня это напугало.
Идти в камеру к злобным бразильцам не очень-то хотелось.
Оказалось, мы ожидали директора тюрьмы. Хозяина.
Наконец вышел статный, представительный мужчина с кудрявыми черными волосами. Его облик напомнил мне образ плантатора из ранних бразильских сериалов. Он не был агрессивен – скорее, наоборот, немного ленив. В его манерах читалась значимость, как у льва. Создавалось впечатление, что он только что пришел с обеда. Его взгляд, несмотря на вальяжную небрежность, был пронзительным и немного тяжелым. Отношение персонала к нему было очень подобострастным.
Он оглядел нас, быстро поговорил с подчиненными о Дане, перебросился с ним парой слов. Я в это время находился в «невесомом» состоянии. Дан же, напротив, был весьма бодр и улыбался начальнику тюрьмы.
Решив вопрос с Даном, он обратился к своим людям по поводу меня – ему что-то сказали, дали какую-то, по-видимому, вводную информацию; он попросил бумаги и быстро пробежал их глазами. Затем о чем-то спросил у меня, я выдал уже привычную фразу «но португез», означавшую, что я не говорю на португальском языке. Его это немного смутило, возникла дли-тельная пауза, продолжавшаяся более минуты. На расслабленном лице начальника тюрьмы впервые стало читаться какое-то напряжение мысли (оказалось, он просто вспоминал свои ассоциации с Россией), и вдруг неожиданно он, улыбаясь, вопросительно произнес: «Путин?»
Я на автомате, не задумываясь, тоже с улыбкой ответил ему: «Пеле».
Это разрядило обстановку. Он весело рассмеялся. Мы с Даном улыбались ему в ответ.
Посчитав познания о России исчерпанными, а свою миссию выполненной, директор что-то быстро сказал персоналу и удалился.
Упоминание Путина и вообще само слово «Путин» показалось мне каким-то добрым, ободряющим знаком.
На иррациональном уровне я ощутил себя в безопасности. Почувствовал, что я как бы не одинок, что есть «Путин» и его знают (вот начальник тюрьмы его знает). А я как-то связан с ним – «Путиным», и это придало мне какой-то уверенности. Бред, конечно, но тогда…
Само поведение начальника тюрьмы оказало успокаивающее воздействие, а виртуальная фигура Путина вселила в меня какое-то ощущение защиты, что ли.
Вероятно, такую же функцию выполняло имя Сталина, когда бойцы шли в атаку и кричали: «За Сталина!» А до Сталина было за…
Сработали глубинные паттерны подсознания, включающиеся в пограничной, экстремальной ситуации.
Нам быстро сказали повернуться направо, и мы пошли. Пройдя пару дверей (в тюрьмах их вообще бесчисленное количество), мы вошли непосредственно в блок, где находились заключенные. Он напоминал двухэтажный Колизей. Двор тюрьмы сразу оглушил гвалтом португальской разноголосицы.
Вообще португальский язык немного грубоватый, голос у бразильцев низкий, тембр брутальный. В связи с этим кажется, что они агрессивны и всегда немного на взводе. Между тем это просто особенность языка и его восприятия ухом русского человека.
Тогда я этого еще не знал, и на меня эти звуки произвели настораживающее впечатление.
К тому же бразильцы в это время играли во дворе тюрьмы в футбол и свои эмоции выражали очень бурно. Бразильцам в принципе свойственно бурно выражать свой эмоциональный мир (латиноамериканцы – что там говорить), а уж во время футбола, да еще и заключенным, которым больше и пар-то выпустить негде, кроме как во время часовой игры пару раз в неделю…
В общем, крики, вопли…
Несмотря на игру, открытие ворот привлекло внимание как зрителей, так и футболистов, каждый из которых окинул нас, вновь прибывших, заинтересованным взглядом. Нас подвели к ближайшей камере слева, которая в отличие от других была закрыта. Открыли дверь, и мы, что называется, «на вдохе» зашли.
Первым зашел Дан и как-то моментально вступил в диалог с находившимися там людьми. Я наблюдал. Разговор, по моим ощущениям, был конструктивным, я бы даже сказал, дружеским.
Никаких бандитских рож в камере не наблюдалось. Ко мне подошли и спросили, откуда я. Привычно сказал, что «русо, но португез», за меня им что-то ответил Дан. Из-за языкового барьера ко мне быстро утратили интерес, только по-приятельски ободряюще похлопали по плечу.
Все, что накрутил себе Дан, было всего лишь роем пу-гающих мыслей, следствие его восприятия жизни в це-лом. Жизнь оказалась добрее – может быть, только в данной ситуации и именно к нам. Счастливчикам.
Все кровати были заняты, а присесть, несмотря на доброжелательное отношение, я не решался, да и не хоте-лось: выброс адреналина при заходе в камеру был сильный и я все еще находился в приподнятом состоянии, эйфории.
Стал изучать надписи на стенах.
Настенные граффити в камере были хорошо развиты, в основном это была краткая информация о том, кто здесь был и откуда.
Мое внимание привлекла самая большая надпись: огромными буквами на железной доске было выгравировано слово PIZDETZ и маленькими – Zan Volkov. Слово, хотя и написанное латиницей, было знакомым – нашим, родным, но имя меня немного смутило. Я показал на надпись, и бразильцы сразу поняли мой ин-терес. Да, сказали они, здесь действительно был русский, он вез наркотики, его перевели в другую тюрьму (с Жаном мы потом еще встретимся).
Само слово PIZDETZ, емко и удивительно точно выра-жало то, что чувствовал написавший его человек. Я прочитал его еще раз – PIZDETZ. Оно было мне неприятно, потому что отражало и мое текущее состояние.
Мои друзья
Наша камера была обшарпана и напоминала провинциальный привокзальный общественный туалет.
Очень небольшая – где-то около 8–9 метров. Продолговатая. Одна трехъярусная кровать и настил в виде антресоли над дверью (там тоже спят), рукомойник и туалет, отгороженный от остальной камеры простыней, которая висит на веревке.
Моя кровать – это кусок грязного рваного поролона. Мы с Даном спим «валетом» около двери. Местные обитатели дали нам одно скудное одеяло на двоих. Сами укрываются тремя хорошими. Холодно. На следующий день сжалились над нами и дали еще одно. Теперь у каждого из нас есть по одеяльцу! Под ним все равно очень холодно, ветер продувает камеру насквозь, но все же.
Раковина, над ней надпись: «Don’t worry, be happy».
На двери написано на португальском: «Все мы в руках Господа Бога».
Это здесь понимаешь особенно отчетливо.
Нас тут семь человек. Представлю своих товарищей по несчастью.
Жуан Карлос, 21 год, – бразилец европейской внешности, симпатичный молодой парень с длинными волосами, напоминающий начинающего рок-музыканта. Он вез восемь или девять килограммов «волшебных таблеток».
Аугусто – коренастый, немного полноватый благообразный молодой человек, также европейской внешности. Он похож на упитанного студента. Тоже наркота. Они с Жуаном Карлосом держатся вместе.
Третий бразилец, Карлос, кучерявый, похож на цыгана, лет сорока, сидит за агрессивное поведение в отношении полицейского. Вот уже 90 дней. Любит Достоевского, при мне читал «Братьев Карамазовых». Глубоко, я бы даже сказал, неистово верующий в Бога человек.
У него всегда в руках или Библия, или Достоевский.
Именно он впоследствии дал мне тетрадь и карандаш. По вечерам он читает вслух Библию, как пастырь, вкладывая в это столько энергии и темперамента, что даже меня пробирает, хотя я не понимаю ни слова. Видел, как у слушающих его слезы наворачивались.
Это происходит следующим образом: все собираются вокруг Карлоса, и он зачитывает какую-
