ВАХТАНГОВЕЦ
Николай Гриценко
«Стряпуха замужем». Степан Казанец
номера меньше, чем следовало), - он ступал неуверенно, неловко. От не
привычки его героя носить узкую обувь? Или оттого, что сталевары, как
правило, жестоко страдают от ревматизма? (В раскаленном цеху по низу
дует ледяной ветер). Говорил уже не тенором, а дискантом, идеально
освоив малороссийский говор. «Шарнирные», из «сочленений» и углов
движения что-то смутно напоминали. Словно небольшой экскаватор во
рочался в просторном директорском кабинете.
Виртуозный формальный эксперимент восхищал. Но было здесь и нечто
большее, важное по смыслу. Человек, проработал на производстве, с ме
таллом, с механизмами долгие годы и стал в некотором смысле частью,
«подобием». Уходил и уносил с собой, «в себе» свое прошлое. Особенным
счастьем актера Гриценко - как и Борисовой, и Яковлева, и Ульянова, -
было волею судьбы оказаться на «своем месте» и в «свой час». В театре
им. Евг. Вахтангова, под рукой и возле «Моцарта драматической сцены»
Рубена Симонова, Александры Ремизовой создательницы замечатель
ных спектаклей, сотворительницы выдающихся артистов и именно в по-
слесталинские годы, когда еще не уничтоженное клеймо «формализма»,
постепенно «выцветая», куда реже, чем в недавнем «прежде», угрожало
художникам, позорило и убивало их.
136
ВАХТАНГОВЕЦ
Николай Гриценко
«День- деньской». Сиволобов
Один из самых глубоких психологов вахтанговской сцены, Гриценко был
одновременно и вдохновенным «формалистом», неистощимым сочини
телем форм. Как свидетельствуют немногие, последние из его партнеров,
на каждую репетицию он приносил новое и свое, нисколько не опасаясь
лишнего и чрезмерного. Вдоволь насмеявшись, Симоновы - старший
и младший, Ремизова лишнее отсекали. А он обижался по-детски. Но сме
шить, поражать в комических ролях он умел несравненно. Это как бы
137
ВАХТАНГОВЕЦ
Николай Гриценко
ожидалось от него. Подразумевалось. Тем более, что комедию он играл
с невероятной легкостью и свободой.
Напротив, роли драматические и трагические, при глубоком, неотступ
ном сопереживании, слежении зрителя за судьбой героев, рождали у ви
девших некую оторопь, «род испуга». В особенности, у тех, кто Николая
Олимпиевича знал. Ибо совершенно невозможно было понять, откуда
в нем, «детском» человеке, по-детски капризном, упрямом; по вахтангов
ским преданиям, - не самом умном на свете; не интеллектуале и не книж
нике, а скорее из тех актеров, «которые одну книгу прочли, а вторую, до
читывают», - эта бездна вкуса и стилистическая тонкость; услышанная
и воплощенная музыка классических текстов, и чувство среды, историче
ского времени?
Помню острое сожаление, почти тоску после сыгранного им Платоно
ва. И вопрос, обращенный мысленно, в пустоту, к никому… Отчего при
гениальных прозрениях Вахтангова, его немногих практических опытах -
в двух редакциях «Свадьбы», в студийных постановках одноактных ми
ниатюр; в кратких дневниковых записях, в отрывках режиссерских экс
пликаций, - Чехов не стал законным и постоянным автором-классиком
на вахтанговской сцене? Недовоплотился, как и изумительный чехов
ский актер Николай Гриценко… Как это ни кощунственно произнести,
но в князе Мышкине он нравился мне больше Смоктуновского, потому
что не играл ни блаженного, ни больного. (Лишь помнящего о болезни
и том, что она в любой миг может вернуться). Безвозрастности, бесполо-
сти, физической слабости, как у Смоктуновского, в нем не было. Безу
мным он становился лишь в финале, возле зарезанной Настасьи Филип
повны. И любить его было можно не умозрительно-духовной, а вполне
земной любовью, двум прекрасным женщинами одновременно. Такого
печального, умного, молодого, красивого (душой, мыслями, но и лицом,
и телом). Не истощенного и хилого, а всего лишь худощавого, аристокра
тически изящного. Одним словом, - Князя.
Гриценко
необыкновенно
произносил
текст
Достоевского,
по- вахтанговски артистично, словно бы и не прозу, а стихи. Самые
пронзительные откровения - с трогательной деликатностью. Не про
поведуя, не поучая, открываясь людям и боясь их обидеть; бережно
к собеседникам, в особенности - к собеседницам. Пряча горячность
сердца, странный дар всепонимания. Тогда его смуглое лицо станови
лось похожим на иконописный лик, а глаза светились «запредельным
светом».
Книга «Александра Ремизова: режиссер и ее актеры», составленная Оле
гом Трещевым (М. «Русь».2002.) содержит удивительные подробности
138
ВАХТАНГОВЕЦ
Николай Гриценко
о Гриценко. В ней постановщик «Идиота» Ремизова рассказывает:
«Когда мы начали разбирать инсценировку, разговаривать о задачах, об
разах, выяснилось, что он не читал романа. Тогда я ему и говорю: «Коля,
ну прочтите хотя бы…» - «Ну вот еще! Читать! Лучше расскажите, в чем
там суть». Тогда я решила действовать по-другому. Мы с ним отправились
в Загорск, в Лавру. Долго там бродили, рассматривали фрески, лики. Коля
плакал. «Вот бы это оживить», - сказал он. Я предложила: «Попробуйте».
На следующий день попробовали, да так и играли почти пятнадцать лет.
Удивительный актер, наивный, доверчивый и открытый, как ребенок».
Толстого он, наверное, тоже не читал. Но ведь увидел и дал нам увидеть,
как именно сто с лишним лет назад петербургский сановник высочайшего
ранга, Алексей Александрович Каренин ранним морозным утром встре
чал супругу на Московском вокзале. (Фильм «Анна Каренина» режиссера
А. Зархи). Шел шествовал в темных бобрах, старчески стройный, внешне
бесстрастный, с бледным румянцем волнения на щеках; чуть выворачи
вая ступни, в цилиндре на оттопыренных ушах (точь в точь по написан
ному Толстым), высокомерно и беззвучно ударяя тростью о настил пер
рона. Почтительный начальник вокзала за спиной Каренина и помыслить
не смел хоть на шаг приблизиться к «сиятельству».
Где услышал, «подслушал» Гриценко эту канцелярскую поучающую, дик
