машины, трепещет в воздухе, как птичье крыло, и сердце

Бегенча рвется за ней следом. Долго стоит он, не

двигаясь, словно ноги его приросли к месту, и смотрит

вслед серой машине, которая, превратившись в едва

различимое пятнышко, скрылась за поворотом. Толкни,

окликни сейчас кто-нибудь из прохожих Бегенча, он

все равно ничего не услышит.

Чары уже давно стоит рядом с ним, добродушно

прищурившись, разглядывает его взволнованное лицо.

Потом, рассмеявшись, хлопает товарища по плечу.

— Эй, Бегенч, проснись! Днем да посреди улицы

стоя спать — это, брат, не годится. Что с тобой такое?

Бегенч, словно он и в самом деле только сейчас

проснулся, смотрит во все глаза на Чары.

— Со мной? Ничего... — отвечает он, отводя глаза

от смеющегося Чары.

— А чего ж ты тут торчишь, как столб?

— Да вот башлык звал с собой... Ну, я стою,

думаю... ехать не ехать...

— Меня Аннак тоже звал, да я не могу: в райком

вызывают... Только зто еще не причина, чтобы стоять

посреди дороги, разиня рот. Ты уж лучше пряхмо

говори: что у тебя стряслось?

Бегенч, чтобы скрыть свою растерянность,

переходит в наступление:

— Да что ты меня допрашиваешь? Разве стоять

здесь законом воспрещается?

Чары видит свежие следы автомобильных шин

на дороге и поднимает глаза на Бегенча.

Спрашивает:

— Не знаешь, чья это машина проехала?

— Это? Это Айсолтан. Потды ее на аэродром

повез. Она завтра в Москву летит.

— А-а.. — многозначительно произносит Чары и

добавляет: —Ты куда шел?

— Хочу еще разок проверить полив хлопчатника.

— Пошли вместе, нам по пути.

Они выходят из поселка, сворачивают в сторону

Хлопкового поля.

Бегенчу хочется поделиться с Чары своей

радостью, рассказать другу о событии, которое

перевернуло всю его жизнь. Эта радость так велика — ему

кажется, что она не вмещается у него в груди, рвется

наружу, хочет излиться в горячих, звучных словах,

похожих на песню. Но Бегенч сдерживает себя. Он

боится, что Чары не поймет его волнения, скажет

равнодушно или даже с упреком: «Э, друг, я вижу, у

тебя все личные дела на первом плане! Подумаешь, не-

видаль! Жениться задумал! Ну и женись себе на

здоровье — разве до тебя никто не женился, замуж не

выходил?» «Да к тому же, — думает Бегенч, — о чем

и говорить? Ведь нет еще ни музыки, ни плова.

Л вдруг Айсолтан передумает?»

А Чары ведет с Бегенчем беседу о колхозных

делах. Если иной раз Бегенч и отвечает ему невпопад,

Чары только усмехается про себя. С кем этого не

бывает! Разве он сам не пережил когда-то такую же

весну сердца? Он ведь тоже не какой-нибудь истукан

бесчувственный.

Чары говорит:

— В общем, Бегенч, я тебе не собираюсь давать

советы, наставления. Ты наши нужды и задачи

знаешь не хуже меня. Твои ребята-комсомольцы и в

посевную и на обработке себя показали. Думаю, и при

сборе хлопка не подкачают.

Договоры на соцсоревнование между молодежными

бригадами по сбору хлопка мы с тобой утвердили,

так? Договоры хорошие. А выполните? По Есем

пунктам?

Бегенч хватает Чары за плечи и смотрит на него

в упор:

— Ты что, не знаешь нашу молодежь? Не знаешь,

какая она горячая на работу, какая упорная? Не

знаешь, что она свое слово ценит дороже золота? Был

такой случай, скажи, чтобы мы ходили с опущенной

головой?

— А ты не знаешь, что, если даже полив идет

правильно, никогда не мешает прихлопнуть еще раз

лопатой по запруде?

— Не мешает, если твоя запруда из песка. А если

она каменная?

— Верно! — говорит Чары и снова треплет Беген-

ча по плечу. —Вот к этому-то я и стремлюсь. Хочу,

чтобы слово, данное молодежью, было крепкое, как

камень. И верю, что оно такое и есть. Ты прав, Бегенч:

наша молодежь выдержит, выстоит. Ну, будь

здоров!

И Чары сворачивает с дороги на тропку. А Бегенч

продолжает свой путь.

Бегенч идет по дороге один — прямо

навстречу солнцу. Теперь уже ничто не мешает ему

предаваться своим думам. Радостно, легко

у него на сердце. Жизнь вообще щедра к Бе-

генчу, она немало дарила ему таких

счастливых, праздничных дней, когда сердце ликует и рвется

из груди, как птица. Разве Бегенч может забыть тот

день, когда колхоз до срока закончил посевную и

молодежь получила за свою работу благодарность от

обкома партии? Или тот день, когда он, Бегенч, был

награжден орденом Ленина? Разве все эти дни не

были светлыми праздниками в жизни Бегенча? И

разве их было мало?

И вот теперь наступил новый праздник.

Любовь...

У Бегенча с тех пор, как он себя помнит, сердце

всегда было исполнено любви. Он горячо любит магь,

любит маленькую сестренку, любил старшего брата,

который под городом Будапештом отдал жизнь за

независимость народов. Бегенч любит свою землю—ее

привольные степи, тенистые ароматные сады,

виноградники. Бегенч любит труд. Любит на заре

выходить в поле с кетменем или лопатой в руках, любит

учиться, любит свою комсомольскую работу. И

всякому делу Бегенч отдается со страстью. Даже в детстве

во все мальчишеские игры он вносил столько кипучей

энергии и задора, что всегда, в любой игре, побеждал

своих сверстников. Скажем просто — Бегенч любит

жизнь. И вот теперь все, что он любит, все, что ему

дорого, как бы соединяется воедино, сливается в

одном — в Айсолтан, в любви к ней.

Бегенч смотрит на расстилающееся перед ним

необъятное поле, по которому волнами пробегает ветер,

и хлопчатник колышется, играет, переливается на

солнце, становясь то жемчужно-серым, то яркозеле-

ным... Бегенч всей грудью вдыхает этот свежий ветер

и горячий сухой аромат земли, и ему хочется

крикнуть громко, на весь мир: «Как хороша жизнь!»

Лицо Айсолтан встает перед ним.

«Как хороша жизнь, которая создает таких дезу-

шек, как Айсолтан!» — думает Бегенч. Мир велик.

Быть может, есть на земле немало девушек красивее

ее, но разве могут быть на чужой земле, в чужих

странах такие, как она? Разве могут они так любить

труд, как она, так любить родину, как она, быть

такими же отважными, как она? Как преобразилась

жизнь! Простая туркменская девушка Айсолтан в

столице самого могущественного государства на земле

обсуждает вместе с другими такими же простыми

советскими людьми вопрос, от решения которого

зависит судьба всего человечества! Далеко ли то время,

когда жизнь туркменской девушки была ограничена

стенками кибитки и единственным знакомым ей

путем была тропка от кибитки до там дыра? Далеко ли

то время, когда глаза туркменской девушки были

слепы и язык нем? А теперь в Москве зазвучит на весь

мир голос простой туркменской девушки Айсолтан!

«Как хороша жизнь! — говорит она. — Мирная жизнь

и мирный труд!»

Бегенч шагает по дороге и поет:

Моя любимая, душа души моей!

Ты — утра яркого сиянье, Айсолтан!

Пролей на сердце мне ручей твоих речей, —

Ты — кровь моя, мое дыханье, Айсолтан!

Так идет он и поет, так же как шел и пел

вчера, — и не здесь ли, не на этом ли самом месте,