разы, которые туркменские женщины носят как

украшение на груди.

Бегенч, точно провинившийся ребенок, опустив

голову, стоит перед Айсолтан. Потом украдкой

взглядывает на нее. Он видит, как она ласкает

хлопчатник, словно больное дитя, — белые пушинки хлопка

у нее на груди кажутся Бегенчу слезинками Айсолтан,

и он снова огорченно потупляет взор.

— Прости меня, Айсолтан, — говорит он. — Сам

не знаю, как я это сделал.

Айсолтан видит, как опечалился Бегенч, но ей

хочется помучить его.

— Ишь ты, сам побил — и сам плачешь!

Бегенч жалобно возражает:

— Да нет же, Айсолтан, честное комсомольское,

я ведь нечаянно!

Айсолтан шутливо пригибает ветви хлопчатник...

к лицу Бегенча, и они накрывают их обоих, словно

шатер. Мягко и задушевно говорит Айсолтан:

— Ну, нечаянно так нечаянно. Что губы надул?

Слезами горю не поможешь.

Бегенч даже не заметил, как тяжелые коробочки

хлопчатника ударились о его плечо. Но вот нежная

рука Айсолтан на мгновение касается руки Бегенча,

и по телу его пробегает дрожь. Бегенч чувствует, как

горит у него сердце. Он роняет лопату и протягивает

руки к Айсолтан.

В эту минуту неподалеку раздается возглас:

— Э-эй! Айсолтан! Иди-ка сюда!

С еление колхоза «Гёрельде» стоит на высоком

месте, над шумливым арыком Энеяб. Воздух

здесь прозрачен и чист. Далеко вокруг вид-

ны поля и сады; они сливаются на горизонте

ик в голубовато-серую дымку.

Айсолтан необычно рано покинула сегодня

хлопковое поле. Она стоит на дороге, ведущей в колхоз,

смотрит вдаль, на родной поселок, и зеленые сады,

раскинувшиеся на возвышенности, почему-то

напоминают ей сейчас веселые кудрявые рощи и зеленые

пологие холмы России, виденные ею на картинах.

Что случилось сегодня с Айсолтан? Почему

каждая мелочь кажется ей необыкновенно большой и

важной, словно впервые раскрылись ее глаза, словно все

изменилось вокруг, словно и она сама стала другой?

Почему бредет она без цели, не думая ни о чем,

почему поет сердце у нее в груди?

Айсолтан и Бегенч родились и выросли в одном

селе, учились в одной школе, работали бок о бок на

полях своего колхоза. Они встречались друг с другом

по нескольку раз на дню, но ни одна из прежних

встреч не была похожа на эту. Что-то новое

пробудилось сегодня в душе Айсолтан. Айсолтан хорошая

девушка; у нее чуткое, горячее сердце, она нежно

любит мать, всегда готова прийти на помощь любому

из колхозников, всей душой болеет за урожай, ночи

напролет может просидеть за книгой, а родину свою

Айсолтан любит так горячо, что не пожалеет отдать

за нее жизнь. Но то, что родилось сегодня в душе

Айсолтан, совсем ново и неожиданно для нее. Такого

с ней еще никогда не бывало. Это и радует ее, и

тревожит, и причиняет какую-то смутную боль.

Солнце, приветливое и благодатное, как всегда

в этом краю, щедро льет на землю прощальные лучи.

Зеленые хлопковые поля, колхозные сады, огороды —

все мирно покоится вокруг. Все как прежде. Что же

случилось с Айсолтан? Почему нет покоя в ее душе?

Почему так бьется ее сердце, словно ему стало тесно

в груди? Почему Айсолтан хочется бежать куда-то

без оглядки, кричать, петь свои девичьи ляле?..

Хочется поделиться с кем-то этой необъяснимой радостью.

И почему вдруг безотчетной тоской сжимается

ее сердце?

А что говорила она сегодня членам своего звена?

Какие давала им поручения? Быть может, все это

было невпопад? Быть может, они смеялись над ней,

когда Giia ушла, дивясь и спрашивая друг друга:

«Что такое случилось с нашей Айсолтан? Почему она

стала как безумная? Куда это она убежала в такую

рань? Может, ее позвал кто-нибудь?»

Так думает Айсолтан, медленно бредя вдоль

арыка. В глубокой задумчивости огибает она хлопковое

поле и вдруг видит перед собой Бегенча. Широко

раскрыв глаза, затаив дыхание, смотрит прямо перед

собой Айсолтан. Нет никакого Бегенча. Только

желтоватый цветок приветливо кивает ей, покачиваясь

в зелени листьев, словно хочет напомнить о чем-то

Айсолтан. Бегенч... Ну, конечно, Бегенч! Он виноват

во всем. Что тут от себя таиться! Бегенч! Вот что

случилось с ней сегодня. Это случилось, когда они

стояли рядом среди зеленых шелковистых листьев

и шуршащих коробочек, а гибкие ветки хлопчатника

сплелись над ними, как шатер. Это продолжалось

только минуту, но разве это была не самая

сладостная минута в ее жизни? Почему же она не

продлилась год, вечность? Разве Айсолтан не отдала

бы за нее все, что у нее есть, все, что у нее будет?

Почему в эту прекрасную, как солнце, как земля,

как песня, минуту окликнули ее? Почему нарушили

первую в ее жизни такую необыкновенную радость?

Этот неуместный оклик помешал Бегенчу произнести

то, чего она ждала, помешал их сердцам раскрыться

навстречу друг другу. Эта минута! Возвратится ли она

когда-нибудь? Или она была так же коротка, как

жизнь мотылька-однодневки? Нет! Her, это только

первая нежная завязь. Распустится цветок, расцветет,

и каждый лепесток его будет страницей золотой

книги, в которой пишут о нашей жизни!

Айсолтан кажется, что у нее за плечами

вырастают крылья; она окидывает взором расстилающиеся

перед ней поля, и сердце ликует в ее груди.

«Я сегодня впервые пришла в этот мир, — думает

Айсолтан, — жизнь моя начинается сегодня».

Айсолтан выходит из хлопчатника на бахчи.

Здесь, куда ни кинь взор, всюду лежат дыни

и арбузы. Арбузы — темнозеленые, как листья кара-

гача, и нежно-зеленые, как первые весенние всходы,

полосатые и одноцветные, продолговатые и круглые.

Среди больших пожелтевших листьев они кажутся

тяжелыми, гладко обточенными водой валунами,

скатившимися сюда со склонов гор.

Дыни — вахарманы, полосатые замча, паяндеки,

гокторлы, чалма-секи, гокмюрри, белые терлавуки,

каррыкызы, рябоватая, в мелком сетчатом узоре гу-

ляби — весело золотятся на солнце. Некоторые дыни

испещрены такими широкими трещинами, что кажется,

будто из них вырезали целые дольки. От светлых

гладкокожих дынь исходит приторный аромат. Блед-

ножелтые, острые, как иглы, усики грозно торчат на

толстых плетях.

Груды уже снятых дынь и арбузов округлыми

желто-зелеными холмами высятся над бахчой.

Трехтонная машина, доверху нагруженная большими

спелыми дынями, выезжает на дорогу, поднимая облака

пыли.

У края бахчи громоздится гора арбузных корок.

Женщины; засучив рукава, подкладывают колючку под

огромные котлы, — в котлах варится арбузная патока.

Под легкой, ноздреватой пеной патока тяжело бурлит,

издавая пыхтящее «парс-ларс». Пена нежно розовеет,

и над котлами стоит сладкий аромат.

Пожилые колхозники и колхозницы, сидя на

корточках, разрезают на тонкие дольки предназначенные

для сушки дыни, раскладывают эти дольки рядами.

Те дольки, что уже выпустили из себя сок,

переворачивают на другую сторону, потом свивают в длинные

жгуты и сваливают на невысокие навесы. Большие

желтовато-коричневые груды похожи издали на

дремлющих слонов. Золотой загустевший сок стекает

с них тяжелыми каплями.

Айсолтан идет дальше. Она входит в колхозный