Снова улыбается Айсолтан, и Бегенч видит, что

он ошибся, — ее улыбка самая прекрасная на свете;

она, как всегда, радостью наполняет его душу.

— Я верю, Бегенч. Я улыбаюсь потому, что мне

нравится, как ты говоришь о хлопке.

Бегенч вытаскивает лопату, которая глубоко ушла

в мокрый песок, и говорит:

— Послушай, Айсолтан. Ведь не я один — вся

страна знает о твоих делах. Большую славу заслужила

ты со своим звеном. Только напрасно смеешься над

моими словами. Я сам знаю, что ты лучше меня

понимаешь в хлопке. Да ведь не об этом я.

— А о чем же?

— Я вот что хотел тебе сказать: много тревоги,

забот, трудов несли мы полгода на своих плечах.

Теперь мы будем собирать плоды этих трудов.

Видишь урожай — вот он, погляди на него! Ничто не

вырвет его из наших рук, лишь бы хлопок раскрылся

вс-время, пока не ударили морозы. А тогда только

собирай — и мы соберем все до последней пушинки. Вот

я и пел-распевал, потому что у меня играет сердце!

Айсолтан чувствует, как искренно, от души

сказаны эти слова. Она снова смотрит на расстилающееся

перед ней поле, и ей кажется, что она видит его

впервые. Нежное, шелковистое волокно кое-где выбивается

наружу пышной пеной, кое-где чуть белеет между

створками, плотное, круглое, как куриное яйцо.

Некоторые из коробочек еще не совсем оформились — они

будут зреть и набухать. А на верхушках кустов еще

колышутся желтоватые цветы и тянутся к небу, к

благодатному, живительному солнцу.

Айсолтан смотрит, смотрит и не может

наглядеться; душу ее переполняет восторг. «Бегенч правду

говорит»,—думает Айсолтан. Она видиг перед собой

это поле, каким было оно полгода назад, — глинистое,

пустое, гладкое, как ладонь руки. Гляди не гляди —

не увидишь ни одного зеленого кустика. Осенью

и весной здесь ревели тракторы, острыми плугами

выворачивая пласты земли. Сеялки прошли по

взрыхленному полю, рядами разбрасывая семена.

Миновала неделя, и под лучами весеннего солнца из земли

выглянули крошечные зеленые ушки. Они расшили

черное поле причудливым шелковистым узором, и,

начиная с этого дня, звено Айсолтан почти не покидало

своего участка. Девушки вскапывали, разрыхляли

кетменями землю вокруг молодых побегов,

разравнивали ее. Их яркие платья цвели на поле, как большие,

колеблемые ветром маки. Еще через несколько дней

стебли хлопчатника, уже выпустившего по три-четыре

ушка, вытянулись, порозовели, как журавлиные ноги.

Айсолтан работала вместе со своим звеном не

покладая рук, и хлопчатник на глазах рос, поднимался,

наливался соками день ото дня. Вместе с ьшм росла и

радость в душе Айсолтан. Немало и тревог пережила

она за эти полгода. Какой страх нагоняли на нее

весенние ливни, когда разлившаяся бурным потоком

вода грозила погубить, сгноить в земле еще не давшие

всходов семена! А после дождя припекало солнце, и

затвердевшая корка земли могла задушить всходы.

И нужно было снова разрыхлять землю кетменем,

увлажнять ее, делать бороздки. Страшен был и сухой,

знойный ветер, который вдруг начинал дуть день за

днем, грозя засушить еще не окрепшие растения.

А если во-время не приготовишь удобрений, не

накормишь хлопчатник, он начнет хиреть от голода.

Могла случиться и другая беда: бывало ведь, что на

поля нападали совки и высасывали все соки из молодых

ростков. Правду сказал Бегенч — хлопчатник, как

дитя, требует неусыпного ухода. Ночи не спала Айсолтан,

страх терзал ее: что, если все их труды пропадут?

И вот теперь... Теперь хлопок скоро раскроется —

и тогда только успевай собирать: все новые и новые

коробочки будут, как живые, раскрываться одна за

другой. Айсолтан наденет свой фартук и пойдет по

рядам, вытягивая волокно из коробочек, и оно, как

молоко из сосцов верблюдицы, заструится под

пальцами...

Айсолтан стоит, прислушиваясь к тихому,

ритмичному шелесту листьев, и ей кажется, что этот шелест

складывается в певучие строки стихов. Погрузившись

в свои думы, она снова срывает веточку хлопчатника,

разглаживает пальцами листья. Бегенч смотрит на

Айсолтан, и глаза его сияют от восторга. Айсолтан

невысока ростом, стройная. Свободными складками

падает ее широкое платье, обрисовывая крепкую

грудь. Тонкие смуглые щиколотки кажутся тугими,

как натянутые струны. Айсолтан веселая девушка;

у нее прямой, смелый взгляд, и она похожа на птицу,

которая сейчас взмахнет крыльями, полетит и запоет.

Черные волосы венком уложены вокруг головы,

чтобы не мешали при работе. Бегенч смотрит на ее

золотистую от загара шею, на нежный подбородок и тонкие

пальцы, которые играют листом хлопчатника, и

сердце часто-часто колотится у него в груди.

Год из году и день изо дня видел Бегенч

Айсолтан, и с каждым днем его все больше тянуло к ней.

Ему казалось, что если они соединят свою судьбу, он

будет счастлив всегда, до самой смерти. Но Бегенч

не смел сказать ей об этом. А последнее время сн

стал еще больше робеть перед Айсолтан. «Теперь, —

думал Бегенч, — она, верно, загордилась. Смотреть

на меня не захочет. А что скажут люди? Бегенч, мол,

прежде не думал об Айсолтан, а как дали ей звание

Героя Социалистического Труда, так стала она ему

всех краше; видать, этот парень гонится за чужой

славой».

Случалось, мать говорила ему:

— Пора бы тебе жениться, Бегенч. Пора устроить

свою жизнь, сын мой. Разве мало хороших девушек

в нашем селе? И мы не бедняки. Справим свадьбу,

устроим той наславу. Выбери себе невесту, сынок.

Вот хотя бы Айсолтан — чем плохая девушка?

Нежная, как цветок. Давай посватаем ее.

Но Бегенч только сердился в ответ на такие речи

матери.

— Что ты говоришь, мать! Уж ты прости, но я

свою судьбу никому в руки не отдам, даже тебе.

У меня есть глаза — сам выберу, есть язык — сам

посватаюсь. И прошу тебя — ты этих пустяков

никому не вздумай повторять.

Так говорил Бегенч, а на сердце у него была

иная дума:

«Ну чего она ко мне пристает? Поговорила бы

сама с Айсолтан, узнала, что та на это скажет».

А потом досадовал на себя: «Эх ты, маменькин

сынок! Эх ты, слюнтяй!» И, собравшись с духом,

принимал решение: «Я свободный человек, сын

свободного народа. Чего я страшусь? Пойду к Айсолтан

и прямо скажу ей о своем желании. Не станет же она

меня бить или ругать. Вот улучу минутку и скажу ей

все напрямик!»

Но решать-то Бегенч решал, а сказать нехватало

смелости. Хоть немало было удобных случаев, но

стоило ему увидеть Айсолтан — и язык прилипал

к нёбу.

И вот сейчас стоит Бегенч перед Айсолтан и

смотрит на нее, не отрывая глаз. А она молча играет

веточкой хлопчатника, роняет ее на землю, искоса

взглядывает на Бегенча, улыбается... И вдруг словно

ветер подхватывает Бегенча, и он, уже ничего не видя

вокруг, с размаху втыкает в землю острую лопату,

втыкает под самый корень куста и делает шаг к девушке.

— Айсолтан... — говорит он, но, увидев, что

подсеченный под корень куст никнет к земле, поспешно

выдергивает лопату и умолкает, повесив голову.

Айсолтан, пробудившись от своих мечтаний,

смотрит во все глаза на Бегенча и ждет. Но тут ее взгляд

тоже падает на поникший хлопчатник, и с тихим,

горестным возгласом она приподнимает зеленые ветви

с полураскрывшимися коробочками и, притянув к

себе, ласкает их, словно мать ребенка. Гладкие,

отливающие на солнце серебром листья кажутся на ее

красном шелковом платье серебряными апбасы и чап-