Поворот, еще один, парк Независимости, ровные ряды фонарей, слабо подкрашенный электричеством старый город, за которым празднично белеет громада президентского дворца. Кажется, оттуда тоже доносятся автоматные очереди. Но дыма тут значительно меньше. Его, наверное, разогнал ночной бриз.

Неожиданно метрах в двадцати передо мной вырастает какой-то развязный юнец, напоминающий кинематографического палестинского боевика: серый камуфляж, грязная арафатка, автомат Калашникова. Этот субъект, широко расставив ноги, торчит на дороге прямо под фонарем. Я вижу, что он неторопливо, с явным удовольствием от собственной вседозволенности, наводит на меня оружие, целится прямо в лобовое стекло.

В таких ситуациях люди скорее действуют на инстинктах, чем осознанно. Да и времени на размышление не остается. Я пригибаюсь к рулю и резко даю по газам. Малолитражка взвизгивает протекторами и с ревом летит на автоматчика. Последнее, что я фиксирую сквозь клочковатые клубы дыма, – лицо юнца, изуродованное ужасом, широко раскрытые глаза и рот, разорванный криком. Машина с тяжелым вязким звуком ударяет негодяя бампером и тут же подпрыгивает. Этот поганец еще и угодил под заднее колесо.

Я кое-как осознаю, что произошло, но вины за собой не чувствую, твердо знаю, что в этой ситуации мог выжить лишь один из нас. Тот, у кого сильнее нервы и острее реакция.

Я на всех парах рву по переулку к морю и едва не врезаюсь в танк, перегораживающий проезд. Торможу, даю задний ход, выруливаю на узкую улочку, заставленную мусорными контейнерами, с трудом маневрирую и наконец-то вывожу машину на набережную, абсолютно пустынную. Надсадно ревет двигатель, пронзительно визжат шины на виражах, рваные клочья пара клубятся перед капотом, горячий пот градом катится с моего лба.

А вот и наша миссия – военный госпиталь, построенный во времена французского колониального владычества. Она выглядит на удивление темной и зловещей. Электричество не горит даже в приемном покое. Во всем здании царит глубокая тишина. А ведь миссия Красного Креста и Полумесяца работает круглосуточно!

Вокруг, кажется, ни души. Улица выглядит как странный сюрреалистический коллаж, слепленный на скорую руку из далекого зарева пожаров, лунного блеска и непроницаемых бездонных теней. Все окна окрестных домов затемнены. Не светятся даже вывеска отеля напротив и неоновая реклама небольшого магазинчика на углу, обычно работающего круглосуточно.

Я глушу двигатель, выхожу из машины и без всякой надежды дергаю входную дверь миссии. Как и следовало ожидать, она наглухо закрыта. Видимо, в здании не осталось даже сторожа, все разбежались.

Я усаживаюсь в машину, упираюсь лбом в пластик руля. Только теперь ощущаю, что у меня нестерпимо горят руки, стертые простыней, а левая нога, ушибленная при прыжке, сильно ноет. Мне не хочется даже задаваться вопросом, совершенно естественным в моей ситуации: что делать и куда ехать. Накатывает странная апатия, когда на все наплевать. Будь что будет, ведь ничего уже не изменишь!

Да и менять-то, честно говоря, нечего. Вакцины против мутированной Эболы нет и не предвидится. Так что все мы теперь смертники. Вопрос лишь в том, сколько времени нам осталось жить.

Неожиданно в кармане оживает телефон. Странно, но мобильная связь в Хардузе все еще работает!

– Алло.

Телефон отзывается взволнованным голосом Йордана Христова:

– Артем, с тобой все в порядке? Ты еще в карантине?

– Уже нет. Мне пришлось уйти оттуда раньше времени. А что тут, черт возьми, происходит?

– В столице военный переворот. Причиной всему – вирус Эболы. Все подробности потом, сейчас нет времени. Если у тебя есть возможность, то срочно приезжай в международный аэропорт. В восемь утра миссия эвакуируется, для нас уже готовят самолет. У тебя мало времени.

– Как эвакуируется? Куда?.. Где теперь все наши?

– Пока мы переезжаем в глубь страны. Сейчас решаем, куда именно. А наши уже в аэропорту. Все, кроме тебя, Артем. Так ты сможешь приехать или нет?

Подростком я представлял себе смерть такой, как ее изображали на средневековых гравюрах, то бишь костлявой старухой в белом саване и с косой в руке. Такая смерть вызывала у меня не страх, а любопытство. Есть ли у этой старухи внуки, с кем она дружит, что ест на завтрак, какая у нее пенсия?..

Потом я стал студентом и видел иную смерть. Теперь она материализовалась в трупах, хранившихся в холодильниках прозекторской бюро судебно-медицинской экспертизы, где мы обычно проходили практику. Если привыкнуть к трупному запаху – а настоящие медики делают это очень быстро, – то начинаешь относиться к покойникам как к обычному расходному материалу, необходимому для работы.

Лишь сегодня утром я осознаю, что смерть всегда ходит где-то рядом. Она в любой момент может настичь кого угодно.

До международного аэропорта я не доезжаю. Километрах в трех от него заканчивается бензин. Я бросаю на обочине чужую машину, спасшую мне жизнь, иду по непривычно пустынному шоссе и минут через десять натыкаюсь на два трупа.

Молодая женщина в хиджабе, скорее всего, из мусульман-ортодоксов, прижимает к себе мертвого младенца. Живот женщины разворочен, судя по всему, очередью из крупнокалиберного пулемета. В желтой пыли мерцают ее перламутровые внутренности.

Вскоре трупы попадаются уже буквально на каждом шагу. В основном это старики, женщины и дети, притом все, судя по одежде, – ортодоксальные мусульмане. Большинство обезображено огнестрельными ранениями. Пули перебили конечности, раскололи черепа. Люди лежат в лужах крови, еще липкой, не засохшей.

Метров через пятьдесят огромный туристический автобус косо застыл на обочине, словно океанский лайнер, потерпевший крушение. Его борта буквально изрешечены пулями. Серые комья мозга на заднем бампере, густые потеки крови на асфальте. Водительская дверка приоткрыта. Из-за руля свешивается тело мужчины с огромной алой раной в боку.

Несомненно, автобус с пассажирами расстрелян совсем недавно. Но кто и ради чего совершил это дикое зверство?

Солнце постепенно лезет вверх. По спине катится пот, рубашка взмокает. Нагретый асфальт липнет к подошвам. Международный аэропорт уже совсем близко. В перспективе утреннего марева различимы радарные вышки и башенка командно-диспетчерского пункта.

Тут позади меня раздается истошное завывание, которое с каждым мгновением становится пронзительней и гуще. Асфальт, как мне кажется, буквально вибрирует и прогибается от этого звука. В кровь мгновенно выбрасывается адреналин. Я отбегаю в сторону, на пригорок, прячусь за скальным выступом и осторожно выглядываю наружу.

По пустынной трассе мчится кортеж. Впереди, хищно принюхиваясь к разгоряченному шоссе пулеметным стволом, идет бронемашина. Она покрыта желто-красными разводами под цвет пустыни. За ней следуют два джипа с проблесковыми маячками на крышах. Они-то и распространяют этот нечеловеческий рев. За джипами тянется огромный черный лимузин с затемненными окнами и государственным флажком на переднем крыле. Замыкают процессию две огромные фуры с эмблемами госбанка этой страны и еще один броневик. Башенка то и дело вращается вправо-влево. Пулеметчик явно готов расстрелять все живое, замеченное в пределах видимости.

Визжит сирена, ревут двигатели. Президентский кортеж в знойном мареве движется в направлении международного аэропорта и вскоре исчезает.

Я осторожно покидаю свое укрытие, и только тут до меня доходит очевидный факт. Не догадайся я вовремя скрыться, меня наверняка расстреляли бы точно так же, как тех несчастных в автобусе!

К условленному времени я, конечно же, не успеваю. Впрочем, меня не пускают даже на площадку перед терминалом. У турникета стоит камуфлированный боец с короткоствольным автоматом. Этот тип буквально пробивает меня своим настороженным взглядом. Он даже отказывается посмотреть мои служебные документы, а на все просьбы отвечает одной только фразой: «Не положено!»