— Он так и сказал? — брови. Веселы поползли вверх.
— Цитирую с точностью до буквы.
— Ну, а эпилог?
— Наци сколотили кабинет министров — в комнате кельнеров. Раздали портфели. Потом поехали к Рупрехту; арестовали начальника его канцелярии и министра-президента. Затем дежурный по рейхсверу доложил коменданту Мюнхена генерал-лейтенанту фон Даннеру, что в «Бюргерброе» беспорядки; тот быстро выяснил, что произошло, в сердцах назвал фон Лоссова бабой и вывел рейхсвер на улицы. В полном боевом порядке. И «национал-социалистская революция» кончилась.
Слушая Фрешнера, Эльзе с интересом наблюдала за Веселы: у него было подвижное лицо, быстро менявшее выражение. Что-то в этом лице казалось Эльзе знакомым, хотя она готова была поручиться чем угодно, что видит Веселы впервые. Лишь когда он плавно, в саркастическом изломе поднял брови, Эльзе поняла наконец, кого он ей напоминал. Бруно Зингера, секретаря комитета КПГ, старого друга покойного отца и ее первого наставника. В последний раз они виделись сразу же после выборов тридцать второго; Бруно позвонил ей и пригласил, но не к себе, а в квартиру, хозяйкой которой была пожилая женщина, судя по черному платью, вдова. Она всего два или три раза показалась Эльзе на глаза — тихонько принесла кофе, потом собрала пустую посуду…
В квартире вдовы Эльзе пробыла немногим более часа, но этого времени хватило для серьезного разговора, оно оказалось уплотненным до предела, как бы спрессованным. «Так сложилось, — сказал Зингер, — что последние три года ты почти не участвовала в делах партии и своей молодежной ячейки. Повторяю: так сложилось, — и в этом нет твоей вины. Мы считали, что тебе следует набраться редакционного опыта, чтобы в будущем применить его для наших изданий». Это было предисловие, и Зингер потратил на него меньше минуты. Еще полчаса ушло у него на то, чтобы объяснить Эльзе, почему комитет считает, что ей необходимо немедленно и полностью устраниться от всего, что имеет отношение к КПГ, и — главное! — добиться полного доверия нацистов. «Твое дело, — сказал Зингер, — быть неотличимой среди них… и ждать. Не думай, что это легко. Особенно — ждать». Он дал ей пароль. Объяснил: в нужное время к ней придут, скажут, что надо делать, и Эльзе поняла — партия готовится к подполью. Поняла и другое: это не на месяцы…
К концу разговора молчаливая вдова вновь возникла на миг, провела в комнату Курта Вольфганга, функционера, прикрепленного к молодежной организации. Зингер пожал Курту руку, сказал: «Теперь я ухожу. Товарищ Вольфганг расскажет тебе все о технической стороне».
Зингер и Вольфганг… Одного из них, Зингера, Эльзе больше не довелось увидеть; Вольфганг же иногда звонил, назначал встречи — каждый раз в новом месте. От него она узнала, что Зингер арестован и погиб, забит насмерть в подвалах «Коричневого дома». Эльзе молча заплакала; Вольфганг дал ей успокоиться, сказал: «Это жестоко — то, что я скажу, но и не сказать нельзя: плакать нам с тобой разрешается только про себя, без слез… Самообладание и тысячу раз самообладание». Он был большой, сильный, и Эльзе чувствовала эту силу и черпала в ней свою.
О господи, насколько было бы ей легче сейчас, окажись Вольфганг здесь, в Праге. Но его не было — только Фрешнер, адрес которого Курт дал ей во время последней, очень короткой, встречи… Когда это было?.. Эльзе не потребовалось напрягать память, чтобы вспомнить. Дата врезалась в нее навсегда, ибо по странному совпадению они с Куртом увиделись в день, когда был убит Дольфус, 25 июля 1934 года. Явка была в Тиргартене, в той части парка, что примыкает к фонтану. Курт явно торопился; он был озабочен и хмур. Взяв Эльзе под руку, он увлек ее с аллеи на боковую тропинку, где никого не было. Сказал, привычно понизив голос: «Венское радио в вечерней передаче сообщило, что на дворец канцлера произведено вооруженное нападение. Ты уже слышала?» Эльзе остановилась, спросила: «Переворот?»
Курт пожал плечами. «Сообщение короткое, без деталей. Кончается глухим намеком, что за спиной путчистов — какие-то круги вне Австрии». Он помолчал. Подумав, добавил: «Похоже намекают на НСДАП… Что же, путч — типичный прием нацистов…» В тот день ни Курт, ни Эльзе, естественно, еще не могли знать ш> дробностей. Они перестали быть тайной позднее — много позднее! — обнажив пружины акции, спланированной имперским МИДом и службой безопасности по директиве Гитлера. И опять-таки далеко не сразу стала известной хронология событий — длинная цепь, первым звеном которой оказался телефонный разговор между неким инспектором полиции Доблером из XVI района Вены и одним из секретарей Дольфуса, а последним — капитуляция путчистов.
Звонок Доблера раздался незадолго до полудня. Отрекомендовавшись и выяснив, в свою очередь, кто с ним беседует, инспектор заявил, что у него есть сообщение чрезвычайной важности, и потребовал организовать ему конспиративную встречу с кем-нибудь из людей, близких канцлеру. В любое время, но лучше немедленно.
Встреча состоялась возле кафе «Вегхубер». С Доблером беседовал Карл Марер, доверенное лицо канцлера Энгельберта Дольфуса. «Сегодня вечером канцлера убьют, — заявил Доблер, удостоверившись, что перед ним действительно Марер. — Я — участник национал-социалистского заговора. Но я не хочу… Вот доказательство». В руке Марера оказалась бумажка без подписи: «Четверть первого, Зибенштернгассе, 11, Бундестурнхалле». Марер спросил: «Что это?» — «Место и время сбора». — «Кто возглавляет заговор? Это путч, не так ли?» — «Да! Доктор Ринтелен, друг германского рейхсканцлера господина Гитлера».
Марер задумался. Ринтелен был важной фигурой, лидером движения австрийских национал-социалистов, широко известным под прозвищем «Штейермаркский Цезарь», полученным по имени своей штаб-квартиры. Статс-секретарь по вопросам безопасности Карвински уже докладывал Дольфусу, что австрийские наци что-то затевают… Однако путч?
Исполненный сомнений, Марер позвонил прямо из кафе статс-секретарю правительства майору Фею. Тот воспринял сообщение серьезно. Накануне вечером он и Дольфус совещались, обсуждая обстановку, сложившуюся в Австрии и вне ее. Корень зла был в решении австрийского парламента от 12 ноября 1918 года, когда под влиянием поражения депутаты проголосовали за тезис: «Австрия является частью Германской республики». Решение было мертворожденным: Версальский и Сен-Жерменский мирные договоры фактически денонсировали его. Приход же национал-социалистов к власти в Германии вырыл между империей и Австрией пропасть: ни один австриец, если не считать сторонников Ринтелена, не соблазнился бы перспективой обрести новое отечество в лице третьей империи с ее концлагерями, штурмовиками, гестапо.
Выгодное положение транзитной страны — в центре Европы, на скрещении торговых путей, — и экономная политика правительства позволили Австрии пережить послевоенные трудные годы и даже в известном смысле разбогатеть. Гарантом же международных интересов Австрии выступала Италия, считавшая Остеррейх, Венгрию, Югославию и Албанию сферой своих интересов. «Первый фашист мира» — дуче Бенито Муссолини заверил в этом христианского социалиста Дольфуса, подчеркнув, что Германии не дадут возможности влиять на судьбу Европы.
Поэтому Энгельберт Дольфус, получив в разгаре заседания совета министров информацию Фея о путче, в первую минуту боролся с соблазном позвонить в Риччоне, в резиденцию дуче, и попросить совета. Здесь, в Риччоне, уже несколько дней отдыхали жена и дети Дольфуса, а сам канцлер готовился выехать туда для переговоров с Муссолини.
Все же Дольфус не рискнул тревожить Риччоне; он не слишком верил в возможность путча. Возник маленький спор с Феем, настаивавшем на достоверности предупреждения Доблера; на стороне Фея оказался статс-секретарь по вопросам безопасности Карвински.
— Хорошо, — сдался Дольфус. — Но Ринтелена трогать нельзя. У нас нет фактов, господа… Карвински! Распорядитесь, чтобы за Бундестурнхалле установили наблюдение. Только наблюдение, не больше. Доктор Ринтелен тесно связан с посольством, а зал часто посещают немцы. Не хватало еще, чтобы из-за доноса возник дипломатический конфликт.
