— Ну как? — спросила она в свою очередь, когда он замолчал. — По-моему, с Бертгольдом вышло правильно? Мне кажется, что гестапо…

— Боюсь судить, — сказал Вольфганг. — Хорошо бы знать, что думают об этом у Боле. Хорошо бы, но, сама понимаешь, неосуществимо. Единственное, что мне кажется верным: улик у них нет. Были бы улики, ты бы сидела не здесь.

— А увольнение?

— Скорее всего, превентивная мера.

Это были важные вещи, но все-таки не главные; главное Эльзе никак не могла произнести. Не поймет ли Курт ее слова как проявление слабости? И все же не спросить нельзя — кто, как не Курт, с его партийным опытом, способен дать правильный и честный ответ?

— Послушай, — сказала Эльзе. — Нацизм — это надолго?

Вольфганг медленно разжал губы:

— Боюсь, да.

— А борьба?!

— Ты же борешься, — сказал Вольфганг.

— Но одна! Вот ты уйдешь — и опять…

Вольфганг тяжело сдвинул брови к переносице.

— Почему ты так решила? — Он растянул слова, улыбнулся. — Надеюсь, ты не против, что представитель «Фильмбанка» будет тебя навещать? Я ведь — ты этого, конечно, не знаешь! — «старый боец», «сливки» НСДАП! Можешь не скрывать нашего знакомства и даже гордиться им.

Он ушел поздно, оставив Эльзе больше чем надежду. Быть снова не одной! Более достаточно, чтобы обрести равновесие и уверенность.

Эту уверенность не поколебали даже отсутствие работы, бесплодные звонки старым коллегам, напрасные поиски вакансий. Эльзе зарегистрировалась в районном бюро Трудового фронта в качестве журналистки, ищущей места. Ей в самых неопределенных выражениях пообещали содействие. Предложили ждать.

Ждать Эльзе умела. Всю осень и начало зимы она провозилась с заметками, пытаясь связать их и превратить в книжку путевых очерков. Время от времени ее навещал Вольфганг — всегда внезапно. Исчезал он так же внезапно, и это было единственное, что доставляло Эльзе беспокойство, ибо она понимала, что Курт ездит не только по делам «Фильм-банка».

А в декабре ее пригласили в бюро Трудового фронта, где чиновник сообщил, что фрейлейн, если у нее нет других предложений, может в ближайшие дни выехать к месту работы. Отличная должность! И, что особенно почетно, не в империи, а за границей. В Польше. Любезно улыбаясь, чиновник вручил ей запечатанный пакет. Многоуважаемая фрейлейн Штилле должна ознакомиться с документом, лежащим в пакете, и она узнает адрес учреждения, где ей все объяснят подробно, Придется только соблюсти маленькую формальность. Не соблаговолит ли фрейлейн заполнить подписку о неразглашении?

Эльзе распечатала пакет. Ее просили прийти для переговоров… в Заграничную организацию НСДАП! «Опять!» — мелькнула мысль. Она внимательно перечитала текст. Фамилия сотрудника, приглашавшего на Тиргартенштрассе, была ей неизвестна.

Поблагодарив чиновника, Эльзе поехала в штаб-квартиру АО.

Пробыла там недолго.

Вышла, едва уместив в сумочке ворох бумаг: проездной билет, открепительную карточку, направление, служебную инструкцию, сопроводительное письмо.

Вечером — поистине ей везло! — словно чуя перемены, позвонил Вольфганг. Сказал, что обязательно заглянет в гости.

Как всегда он пришел без опозданий. Прочел бумаги. Сказал:

— Считай, что все отлично! Ты понимаешь, что тебе доверили в НСДАП?

— Еще бы! В Заграничной организации, будь спокоен, мне растолковали, что это значит — референт по культуре. Организатор духовной жизни ландесгруппы и посольства. Хотела бы я знать, кому обязана честью?

Вольфганг медленно покачал головой.

— Не думай, что мне. Нет, не мне.

— Как считаешь: реабилитация это или проверка? Это может быть проверкой?

— Может.

— Так не лучше ли отказаться? — Эльзе зябко повела плечами. — Мы больше не увидимся? Ты дашь мне связь?

Вольфганг достал сигарету. Закурил. Сказал;

— Не волнуйся. «Фильмбанк» имеет интересы и в Польше…

…Перед самым рождеством референт польской ландесгруппы по культуре фрейлейн Эльзе Штилле выехала к новому месту службы, в Варшаву. Здесь она представилась послу графу фон Мольтке и непосредственному начальству — фюреру ландесгруппы, «товарищу по партии» Бюргаму. Они встретили ее почти тепло. бесплатно

30 декабря 1938 года, в день, когда Санта Клаус еще только готовит подарки, секретарь имперского посольства в Варшаве Адольф фон Шверинг получил классный чин легационного советника. Человек помоложе, возможно, счел бы, что тщеславие его удовлетворено, но фон Шверинг расценил новый ранг как подачку. Однокашники, вровень с ним начавшие карьеру, давно вырвались вперед, носили регалии министериаль-диригентов, становились посланниками и послами, а он на шестом десятке лет так и не шагнул дальше секретаря. Это было тем более несправедливо, что биография Адольфа фон Шверинга была безупречной, а в послужном списке не числилось ни единого замечания. Больше того, посол граф Мольтке не раз и не два подчеркивал, что знания фон Шверинга в области международного права делают честь германскому дипломатическому корпусу и именно в этом смысле ежегодно давал в Берлин служебные аттестации…

Легационный советник, ну что ж…

Выслушав поздравление фон Мольтке, произнесенное не в присутствии всего персонала, а в кабинете, с глазу на глаз, и лишний раз убедившись, что посол тоже считает положение щекотливым, фон Шверинг отправился к себе и занялся разбором почты. Но работа не шла. Здесь, в бюро, где каждая мелочь привычна глазу, где все — штофные обои, старая мебель — было выдержано в едином стиле и располагало к спокойствию, он вдруг ощутил тоску и боль. Бюро — его «башня из слоновой кости», оно — единственное место в посольстве! — оказалось избавленным от навязчивых атрибутов режима: портретов фюрера, фотографий Риббентропа, партийного флажка в подставочке на письменном столе. Шверинг был привязан к милым сердцу мелочам, к мебели, вышедшей из моды, которую полтора десятилетия назад вывез из силезского поместья и таскал через всю Европу — из Берлина в Прагу, оттуда в Константинополь, в Катовицы и, наконец, в Варшаву. В этом кресле, например, он сидел молодым референтом посольства в Чехословакии; оно же, мягко пружиня набивкой из волоса, принимало его, чуть погрузневшего, уже в качестве атташе при посольстве в Турции. В тридцать втором оно последовало, как и прочая обстановка, за Шверингом из Катовиц, где он был вице-консулом, сюда, на новое место… Секретарь и легационный советник… Это за пятнадцать-то лет!.. Ну и черт с ним!

Успокаиваясь, фон Шверинг оглядел полки с книгами, избегая смотреть на нижнюю, где, плотно прижавшись друг к другу коричневыми корешками', застыли партийные издания. Шеренгу открывала «Моя борьба», переложенная закладками; за ней шли творения вождей и литераторов — от Геббельса до Эверса, чей роман о жизни Хорста Весселя был объявлен настольной книгой. Четвертой или пятой в строю стояла «жемчужина» собрания — размноженная для служебного пользования монография заместителя фюрера по партии Рудольфа Гесса «Шпионаж на массовой базе в Японии».

Свою библиотеку Шверинг подбирал всю жизнь; трясся над книгами, как Шейлок, и даже дочерям выдавал Лессинга или Шиллера не иначе, как внеся запись в формуляр. Книги были его друзьями; других, по совести говоря, он не имел.

Встав, фон Шверинг подошел к полкам; рассеянно погладил светло-кремовые корешки Лессинга. Поправил, чтобы обрезы плотнее прилегли ко второму ряду, скрыв томики Фейхтвангера, Фаллады, Вайнерта. Опальные, преданные сожжению, эти книги были гордостью фон Шверинга, опорой, позволяющей считать себя человеком, а не барабанщиком в коричневой колонне.

В кабинете не было посторонних, но фон Шверинг привычно оглянулся, прежде чем снял с полки Лессинга и выудил из второго ряда один из томиков. Под руку подвернулась книжка Мюзама[8] и Шверинг задумчиво погладил ее по корешку, вспомнив при этом, что именно стихам Мюзама обязан сближению с фрейлейн Штилле. Вот уж воистину парадокс — найти родственную душу в той, в ком ее и не собираешься искать! Ведая по должности секретным делопроизводством и имея доступ к информации о кадрах, фон Шверинг, получив из Берлина уведомление о прибытии в Варшаву нового референта ландесгруппы, радости не  испытал. Должность эта давно была вакантна, и ландесфюрер Бюргам, насколько фон Шверинг мог заметить, исподволь саботировал попытки АО прислать своего человека. Секрет заключался в том, что референт по культуре наряду с экспортом идей из империи в Польшу должен был заниматься надзором за духовной жизнью германской колонии и воспитанием последней в свете идей НСДАП.