Каспар надвинул капюшон на лицо, чуть сгорбился и вышел на площадь. Ему пришлось несколько раз кашлянуть и пошаркать по брусчатке, чтобы пьяные стражники обратили на него внимание. Когда же крестьяне на него уставились, он остановился как вкопанный, словно попался на чем-то запретном.

– Эй ты! – важным тоном окликнул его самый здоровый из крестьян; на нем была рваная рубаха из мешковины, голову покрывал несуразный капюшон. – А ну стой, ни с места! Кто таков и куда направляешься?

Каспар сделал вид, будто замешкался, а потом вдруг бросился в переулок.

– Черт, удрал! – гаркнул крестьянин. – Давай, мужики, изловим его!

Стражники поднялись на нетвердых ногах, похватали косы и цепы и, изрыгая проклятия, устремились в погоню.

Именно этого Каспар и добивался. Он свернул в тесный проулок и шмыгнул в открытый подъезд. В скором времени мимо протопали трое крестьян. Когда шаги их затихли, Каспар поспешил обратно на площадь, теперь совершенно безлюдную. Откуда-то издалека доносились хриплые крики часовых, еще разыскивающих его.

Каспар взбежал по ступеням ратуши, достал из кармана отмычку и вставил в замочную скважину. Не прошло и минуты, как тяжелые двустворчатые двери со скрипом отворились.

Агент вошел внутрь и осторожно закрыл за собой дверь. Его тут же окутала тьма, и все вокруг стихло. Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и Каспар различил очертания коридора, от которого узкая лестница спускалась в городской архив. Оказавшись внизу, агент зажег с помощью огнива несколько факелов, и комната наполнилась дрожащим светом.

Наконец Каспар принялся за работу.

Он задумчиво оглядел заставленные книгами и пергаментными свитками полки. Ему уже доводилось бывать здесь – в прошлом году, когда он посещал вероломного наместника. В тот раз Гесслер сидел за большим столом посреди комнаты и изучал какие-то документы. Возможно, среди них был и тот, который теперь разыскивал Каспар.

Он прошелся вдоль полок и определил, что документы были разложены в хронологическом порядке. Первые письменные упоминания восходили к одиннадцатому столетию, когда город находился под властью Салической династии. Затем, как указывали печати, он побывал игрушкой в руках многих правителей. Анвайлер принадлежал Гогенштауфенам, Габсбургам, потом Курпфальцу и, наконец, герцогу Цвайбрюкена, во власти которого и пребывал до недавнего времени.

«А теперь в городе хозяйничает чернь, – подумал Каспар. – Барбаросса в гробу перевернулся бы!»

Внимание его привлек ларь на одной из полок, запертый на замок. Каспар сдул пыль с крышки и очередной отмычкой осторожно вскрыл ящичек. Внутри, завернутая в красный бархат, лежала грамота от 1219 года о даровании Анвайлеру городских привилегий, подписанная не кем иным, как Фридрихом II, внуком Барбароссы. Имя это возбудило любопытство. Каспар бегло прочел документ и в конце наткнулся на занятное изречение на латыни.

Praeterea in die obitus mei in ecclesia Sanctae Fortunatae missam sanctam celebrandam esse constituo…

Агент потер переносицу, как поступал всякий раз, когда сосредоточенно над чем-нибудь думал. Изречение это, как налетевший внезапно вихрь, всколыхнуло сознание и дало толчок размышлениям. Каспар еще раз взглянул на последние строки, переводя про себя:

…сим предписываю ежегодно в день моей смерти отпевать мессу в церкви Святого Фортуната. Следить за этим возлагаю на братство, члены коего из поколения в поколение избираются из числа горожан…

Каспар нахмурил лоб.

Братство…

Что за чертовщина творилась в этом Анвайлере! Казалось, все тут заодно. В мирное время Каспар без труда навел бы справки об этом странном братстве. Но теперь, когда город был во власти мятежников, всякого любопытствующего сочли бы шпионом дворян. Следовало соблюдать осторожность. Но он чувствовал, что на верном пути.

Каспар осторожно вернул грамоту на место, закрыл ящичек и поднялся на первый этаж. Там он открыл окно с тыльной стороны здания и растворился во мраке. Крестьяне у входа возобновили игру. Они прочесали все переулки, заглянули в каждый трактир, но странный незнакомец как сквозь землю провалился.

Зато раздобыли новую бутыль вина, которую теперь следовало опустошить.

Когда Матис с Мельхиором подошли к Страсбургу, в городе царил хаос. Улицы кишели беженцами едва ли не со всего Эльзаса. Среди них было множество монахов и католических священников, а также зажиточных горожан, волочащих свои пожитки в телегах и заплечных корзинах. Вокруг плакали младенцы, вопили дети в поисках родителей, и лоточники, пользуясь случаем, продавали товары по сильно завышенным ценам.

Последние дни путники так спешили, что их лошади в конце концов захромали. Незадолго до Страсбурга они продали кляч оголодавшим ландскнехтам и оставшиеся двадцать миль преодолели пешком. Земли, по которым они шли, до последней пяди были охвачены волнениями. Сначала взбунтовались крестьяне Верхнего Эльзаса и Зундгау, но вскоре восстания вспыхнули всюду вдоль западного берега Рейна. В соседней Лотарингии простой народ также взялся за оружие. Общим предводителем был некий Эразм Гербер, простой ремесленник, которому удалось объединить разрозненные отряды. В Страсбурге у него имелись покровители.

Мельхиор как раз показался в дверях одной из портовых таверн, во множестве расположенных на берегу Иля, притока Рейна. Менестрель уныло покачал головой. Они обошли уже с десяток трактиров и тщетно расспрашивали о группе артистов с обезьяной, направлявшейся в Шварцвальд. Помимо всего прочего, они расспросили карманников и нищих на улице, обошли плотогонов, сутенеров и паромщиков. Но до сих пор поиски ничего не дали.

– Наверное, нам лучше попытать счастья по другую сторону Рейна, в Келе, – предположил Мельхиор, пока они бродили по зловонному кожевенному кварталу Страсбурга. – Быть может, подонки продолжили путь прямо оттуда, оставив Страсбург по левую руку.

– Если они вообще доплыли до Страсбурга, – мрачно отозвался Матис.

Нога его за последние дни неплохо зажила, осталась лишь небольшая хромота. Но его по-прежнему терзали сомнения, действительно ли похитители двинулись вверх по течению.

Они пересекли соборную площадь, которая представляла центр города. Страсбургский собор был до того громадным, что Матис на мгновение позабыл обо всех тревогах. Он в изумлении озирал колонны, скошенные крыши, изваяния святых и в особенности сточные желоба, гримасы на которых, казалось, мерили его насмешливым взглядом. Юноша слышал, что собор сейчас принадлежал лютеранам, которые довольно прочно обосновались в городе. Страсбург являлся одним из духовных центров Священной Римской империи. Возможно, именно отсюда революция распространится по всей стране. Но, глядя на убитых горем беженцев, что нескончаемым потоком стекались к городским воротам, Матис засомневался в праведности избранного крестьянами пути.

«Злоба не породит ничего хорошего», – думал он.

Они покинули Страсбург и по широкой дороге двинулись в сторону Рейна, над которым нависал внушительных размеров мост. Навстречу катили телеги и повозки, все чаще стали попадаться люди с окровавленными повязками или раненые на носилках. Изувеченные солдаты и нищие с ужасными шрамами тянули к путникам руки.

В Келе, по другую сторону Рейна, было куда спокойнее. К востоку протянулись пологие холмы отрогов Шварцвальда, у берега покачивались лодки и плоты, которые направлялись отсюда к небольшой речке Кинциг. Матис с Мельхиором обошли несколько таверн, но и здесь никто не слышал о группе артистов.

Удрученные, они сели на пристани и стали болтать по воде босыми ногами. Прохладное течение смывало грязь последних дней и ласкало трещины и мозоли, натоптанные во время перехода.

– Как я и говорил, – вздохнул Матис. – Мы ее окончательно потеряли.

Мельхиор молчал, но юноша видел, как он напряженно размышляет. Менестрель слепо уставился на воду и жевал нижнюю губу. До сих пор Мельхиор выказывал себя ценным спутником. Выдающийся фехтовальщик, он отличался умом столь же острым, как и его шпага из толедской стали. До сегодняшнего дня бард находил выход из любой ситуации, но в этот раз, похоже, и он зашел в тупик.