Потом Тамара Антоновна почти бегом пошла к выходу.
— А-а-а… вот оно что, — протяжно сказала Анастасия Гавриловна. — Вы молчите. Вы смущены.
Оказывается, дама права. Действительно, вы лжец и негодяй.
Анастасия Гавриловна взяла в руки саквояж и корзину и не спеша пошла по направлению к дверям.
— Анастасия Антоновна, тьфу… Тамара Гавриловна… — громко закричал совершенно растерявшийся
Сергеев. — Послушайте… Это же недоразумение.
Но платье сестры уже мелькнуло в подъезде и скрылось на улице. Сергеев с досадой ударил себя по
другой щеке. На звук пощечины подбежал номерной.
— Звали-с! Ваше-ство.
— Звали-с! Звали! Сукин сын, — заревел Сергеев. — Вот тебе, на! — Тут же Сергеев учинил драку. А
потом пошел в ресторан и до бесчувствия напился.
*
Проснулся он в двенадцатом часу дня. С похмелья голова его разламывалась на части. Он позвонил;
прибежал хмурый номерной с лицом в синяках. Сергеев попросил его принести два сифона содовой воды. Пил
жадно и так много, что у номерного от изумления поднялись кверху брови.
Вспомнив вчерашнее, поручик поманил к себе номерного, а когда тот подошел к нему вплотную, сказал:
— Не тебя это я вчера отдубасил?
— Так точно, меня. Больше служить вам не буду. Берите денщика.
— Нет, денщика не хочу. А ты что, жаловаться думаешь?
Номерной промолчал.
— Давай помиримся. Вот, на сто рублей и забудем старое.
Номерной взял бумажку, помял ее в руках и ответил:
— Премного благодарен, ваше-ство.
— Ну, ступай.
Номерной вышел.
“С этим уладим. Последнюю сотню отдал, — думал Сергеев, натягивая рейтузы. Надо бы денег
раздобыть. Но где и как? Разве аванс взять? Хотя долгу-то уже месяца за два есть”.
Умывшись, он сел у раскрытого окна и задумался.
“Как скверно вышло вчера. Все эта противная баба Тамарка. Анастасия Гавриловна ушла и не вернется
больше”.
Сергееву стало больно до слез.
“Нет, — решил он. — Напишу-ка я ей все, все. Может быть, она поймет и простит”.
Забегало по бумаге перо. Прошел час, объемистое письмо уже было готово. Сергеев запечатал его в
конверт, сунул в стол и снова задумался.
Тревожно прозвонил охрипший телефон. Сергеев лениво снял трубку.
— Вас слушают.
— Кто это?
— Поручик Сергеев.
— Вас-то мне и нужно, батенька. Говорит Преображенский. Приезжайте сейчас же ко мне.
— Да я нездоров, Ксандр Феоктистович.
— Пустое. Немедленно приезжайте. Дело важное и не терпящее отлагательств.
— Да мне…
— Без разговоров, поручик. Я говорю официально.
— Слушаю-с, господин полковник.
Сергеев повесил трубку, протяжно и глубоко вздохнул.
“Неужели Тамара Антоновна рассказала все мужу?.. Не может быть. Тогда бы он сам приехал
объясниться. Тут что-то другое. Хотя все равно нужно ехать”.
Набросив на плечи шинель, а на голову свою щегольскую фуражку, поручик, быстро вышел из комнаты.
Город, казалось, преобразился. Улица шумела и бурлила. По мостовым шли солдаты с музыкой и
красными флагами. Стараясь итти в ногу с ними, двигались толпы рабочих и нестройно пели революционные
песни.
“Что такое случилось! Праздника нет, а такое оживление, — недоумевал Сергеев. — Не в связи ли с этим
вызвал меня полковник? Вот было бы хорошо. Время делать карьеру дальше”.
*
Преображенский принял его хотя и официально, но радушно. У Сергеева совершенно рассеялись
подозрения. — “Не знает… Молодец, Тамара Антоновна. Спасибо и на этом”.
— Идемте в кабинет, поручик.
Сергеев прошел вслед за полковником в его кабинет и остановился в изумлении. Весь офицерский состав
его бывшего полка, одетый в штатские костюмы, сидел по стульям и диванам в кабинете.
— Здравствуйте, господа.
— А, поручик Сергеев! Здравствуйте.
— Кстати, кстати, — прохрипел простуженным горлом полковник Филимонов.
— В чем дело, господа? Почему вдруг вы все здесь?
— Очень просто.
Преображенский вкратце рассказал историю пятнадцати офицеров. Сергеев с изумлением слушал, но
виду не поддал.
— Так вот, господин поручик, — продолжал Преображенский. — Господа офицеры в данное время на
нашем участка фронта, так сказать, вне закона. Бригадный комитет требует их немедленного ареста. Наш долг,
долг офицеров их спасти.
— Конечно, — согласился с ним Сергеев, невольно свысока взглянув на окружающих.
— Как это сделать, мы уже придумали. Мы при поддержке правительственного комиссара и начальника
дороги оборудовали специальный поезд. Официальное назначение ему — секретно-военное. Он выедет якобы
на фронт, а на самом деле в глубь страны.
— Не опасно?
— Нет, не опасно. В этом поезде отправляются не только офицеры, но и наши семьи. Положение стало
таким сложным и тяжелым, что дальше оставлять семьи тут — безумие. Крестьяне грабят поместья. Рабочие
захватывают контроль над производством, становятся фактическими хозяевами фабрик и заводов. Временное
правительство бессильно. Большевики, нет сомнения, заберут власть. Им здесь, на месте, могут быть
противопоставлены только грузинские меньшевики, федералисты, армянские дашнаки, азербайджанские
муссаватисты. На армию надеяться нечего. Но эти проходимцы ставят вопрос о самоопределении. А для нас и
большевики и туземные националисты суть одна сволочь. Мы стоим за неделимую великую Россию. Предстоит
долгая и упорная борьба.
— Да, да. Прекрасно выраженная мысль, — поддакнул Филимонов.
— В Петербурге и Москве власть накануне падения. Нам нужно спасти себя и обеспечить завтрашний
день. Но не только это. Нужно начать работу в народе. С одной стороны, подготовлять народ к Учредительному
собранию в нашем разрезе, с другой стороны, начать организовывать кадры новой армии, которая неизбежно
должна явиться на смену разложившейся.
— Великолепно формулируете, — снова вставил Филиппов.
— Будущему конституционному монарху нужна будет опора. И вот мы приступаем к намеченной задаче.
Наши офицеры разъезжаются в разные места. Мы им даем вооружение и средства. Едут, главным образом, на
Кубань, Терек и Дон. Особенно на Дон, где сейчас власть почти наша. Сторонники генерала Каледина в
большинстве. Поезд будет следовать до Москвы. Понятно?
— Да.
— Вы с группой офицеров, совместно с полковником Филимоновым, будете сопровождать поезд и
являться его комендантом. Не беспокойтесь. Мы дадим вам такие документы, которые избавят вас от
неприятных процедур, обысков и осмотров. Дадим срочный литер. Дадим деньги и другие поручения.
— Когда уезжать? — спросил Сергеев.
— Через час или два, но не позже. Время не терпит. Сегодня большевики, арестованные нами,
освобождены. Проклятая чернь, грязный зверь, и у нас вышел из своей берлоги. Он слепо идет за
большевиками. Нет сомнений, что вечером они переизберут совет, в учреждения города начнут просовывать
своих людей. Возможно, будут самочинные обыски, ибо власть временного правительства у нас чрезвычайно
слаба.
— Да и везде она слаба, — подтвердил Филимонов.
— Это верно. Поэтому нужно ехать скорей.
— Как думаете доставить господ офицеров на вокзал?
— В закрытых автомобилях. Не на вокзал, а к первому полустанку. Там сейчас уже грузятся вещи, семьи
и оружие. Между прочим, оружия два вагона. Ружья, пулеметы, бомбы. Каждый офицер имеет список, что он
может получить от вас.
— Все?
— Нет, еще одно. Офицеры и оружие сгружаются по указаниям за пять, десять верст от станции. Все
должно быть подготовлено. Поезд не останавливается, а только замедляет ход.
— А машинист и прислуга?
— И машинист и прислуга в большинстве офицеры и денщики. Они все сочувствуют нам и все
монархисты.
— Хорошо. Что я делаю в Москве?
— Сдаете поезд и поступаете в распоряжение отдела ЦК конституционно-демократической партии.
